Донесённое от обиженных, стр. 73
Хорунжий сделал это молча и аккуратно и холодно сказал:
— А сейчас извините — силы вышли. Мне бы соснуть…
«…перед тем как придут!» — продолжилась фраза в уме Вакера, отчего ему стало неприятно. Впервые он конфузился перед человеком, который не представлял никакой власти и силы.
Гость застегнул пуговицы реглана. Хозяин стоял рядом, было видно: ноги едва его держат. Уйти, ничего не сказав, не годилось — а врать почему-то претило.
— Что я могу обещать… — он умолк в недовольстве собой: «Зачем я это?»
— Будет донесено, и ладно, — сказал хорунжий.
Юрий почувствовал, что брошен на лопатки. Всё существо его так и взвилось, он вывернулся:
— Донесено до читателей! Донесено до потомков! Задача достойная. — Он был готов взглянуть в глаза старику, но тот, отвернувшись, смотрел на окно, за которым светало.
— Приятного сна… — пробормотал Вакер и вышел.
73
На улице он ощутил себя уравновешенно острым и точным в мыслях и невольно возникавших представлениях. Вообразился старец, вытянувшийся на топчане, уверенный, что журналист спешит к горчичному зданию НКВД. А тот идёт к себе в гостиницу, удовлетворённый тем, что он хищник с бархатисто-ласковой повадкой, который совершит изящный прыжок на спину раздувающего ноздри буйвола. Момент будет подготовлен, всё — безукоризненно рассчитано…
Но сейчас положить клад к копытам необузданного животного?! Какой надо быть угодливо-придурковатой тварью, чтобы испытать радость, отличившись доносом (и отдав в чужие руки невероятное сокровище!) Разумеется, Марат не вернул бы записи старика.
А смирился ли бы с тем, что другу теперь известно, как герой-отец, легендарный несгибаемый комиссар Житор ползал на карачках перед хорунжим и его подручными? Зная Марата, стоило подумать, увидел ли бы Юрий Белокаменную?.. Бандитское нападение, несчастный случай (скажем, самый непритязательный: отравление колбасой). Положение Житорова не очень стесняет его в выборе…
Запершись в номере, Вакер с нервной стремительностью разделся догола и открыл дверцу платяного шкафа с зеркалом на внутренней стороне. Игриво переступая с ноги на ногу, покачиваясь и извиваясь, он сгибал в локте руку и, демонстрируя зеркалу непристойные жесты, мысленно бросал Марату: «Вот тебе! вот тебе! А не моё открытие!!!»
Затем он лёг в постель. Московский скорый отправлялся в тринадцать двадцать: можно было пару часов поспать. Возбуждение, однако, не желало отступать, и сознание в дремотной рассеянности склонялось к размышлениям высшего порядка. Юрию казалось, он понял то, о чём думал не раз. Русские — это железный народ-младенец, которому свойственно наивно-молитвенное благоговение перед словом — олицетворением правды. Старец чутьём самородка узнал в госте носителя художественного слова — и потому была ему открыта тайна, которая не далась ничем не стесняемому государственному насилию с его пытками и казнями.
Мысль эта топила в сумасшедшей усладе гордости…
Воображение занимал таинственный старик-хорунжий. Так сверхъестественно-великолепно играть выбранную роль! Вот кто поистине легендарное, почти мифическое существо… Безусловно, он видел в Юрии врага. И принёс себя в жертву ради того, чтобы он, Вакер, из его записок создал неумирающее творение. Осознавал, что у писателя-коммуниста всё прозвучит не так, как хотелось бы? Осознавал, несомненно! Но пересилила вера в магию слова, в то, что талант неминуемо выразит в нём непреложную, самодовлеющую, доступную посвящённым правду…
Приятное убаюкивало Вакера, но перед тем как сон поглотил мысли, прогорела последняя: «И тщеславный же старик! Всё одно вот-вот умирать — ну и пусть, мол, помогут. Зато в книге останусь!»
…В это время Пахомыч давно уже спал — и сном таким глубоким, какого не бывало много лет. На топчан укладывался спокойным. Он знал, что такое Марат Житоров, и понимал: московский журналист его тоже знает. И потому не донесёт. По крайней мере, теперь.
Вакер прощался с Маратом: сидел на мягком стуле напротив служебного стола, который был нами столь детально описан. Сам начальник, стоя у дальней стены, отпирал вделанный в неё сейф, откуда затем достал бутылку коньяка.
— На работе не держу! Исключение — для тебя, — положив на середину стола лист бумаги, поставил на него бутылку.
Юрий распустился в улыбке, словно несказанно облагодетельствованный. Друг пренебрежительно, «размашисто», будто минеральную воду, налил ему в стакан коньяку; себе плеснул чуть на донышко.
— Хоть десять капель добавь… — сказал Юрий шутливо-моляще.
Марат долил в свой стакан.
— Был у дедухи? Чего он хотел-то?
Вакер представил, что сталось бы с другом — услышь тот правду. Внезапно, принуждённо расхохотался б! Осатанело застыл. Бешенство обнажило бы белки над зрачками…
— Беспокоился старик, — уронил Юрий бегло-равнодушно, как о пустяке.
— О чём? — с вниманием спросил Житоров.
— Давай, что ли, выпьем… — Вакер поднял стакан.
Закусывали шоколадом, и Юрий рассказывал:
— Говорит, хотел в отряде с твоим отцом пойти, но тот не взял его из-за возраста. Сокрушался дед передо мной. Эх, мол, выпало бы мне руководить! И попались бы те, кто комиссара Житора убил. Как я велел бы их казни-ить!.. сперва б заставил на карачках ползать и вымаливать пощаду…
Житоров улыбнулся.
— Дедуха свой с потрохами! — сказал с симпатией.
— Представь, это было отнюдь не смешно — как он сумел произнести: «Я велел казнить!» Старичишка — сторож кладбищенский…
— А что, — благодушно сказал Марат, — если бы не старость, он под влиянием… под влиянием революционеров мог бы подняться из истопников…
«Ну да — восприняв талантливое партийное слово из талантливых уст!» — повторил про себя друг однажды слышанное. Он мстительно наслаждался игрой.
— Так о чём он беспокоился? — напомнил Житоров.
— А догадайся! — как бы невинно шаля, воскликнул Юрий.
— Что там такое? — притворно укорчиво спросил Марат. — Хотел, чтобы ты о нём в книге написал?
Вакер почувствовал задрожавший в глазах издевательский смех и изобразил восторг:
— Как шпильку из дамской причёски вынул! — Окидывая друга взглядом умилённым и завидующим, проговорил: — Так моментально определить…
— То же мне загадка, — проявил скромность приятель. — Но ты, в самом деле, удели ему место.
— Ещё как уделю! — с чувством заверил Юрий, сладко-глумливо презирая начальника.
Тот благосклонно подтвердил обещанное: сообщать другу новые сведения, какие могут помочь в работе над книгой. Затем оба встали и обнялись. Начальник нажал кнопку.
— Машина ждёт. Шаликин подвезёт тебя к гостинице — возьмёшь вещи, и он доставит тебя на вокзал.
Юрий поблагодарил с трогающей сердечностью.
— Коньяк забери — в поезде допьёшь, — Марат был сама доброта.
74
У Вакера сложился план, которым он мечтательно любовался на досуге в купе спального вагона… Однажды, когда Житоров окажется в столице, Юрий пригласит его в любимое литераторами кафе и закажет царский ужин. К тому времени завершённая рукопись уже станет известной корифеям Союза писателей. Облечённые доверием вождя, они будут испещрять страницы замечаниями. Оставят или удалят комиссара, который обнажил свою мелкобуржуазную сущность троцкиста, пытаясь предательством купить жизнь? Гадать покамест рановато.
Важно, что за ужином Юрий расскажет Марату правду…
И прелестная же будет картинка!.. Тот позеленеет. Взбеленится. Смахнёт со скатерти рюмку? Двинет по столу кулаком?..
Фантазия играла неудержимо, и Вакер «отрезвлял» себя: он представляет Житорова совсем уже спятившим…
Так или иначе — но тот непременно что-нибудь отколет! И это заметят ужинающие в кафе писатели. Позднее с ними можно будет разговориться и пролить свет на причину сцены… Рассказ произведёт эффект. Он, Вакер, выделится.