Дайте руку королю, стр. 13
Включился свет. Сгорбленная тонконогая, на высоченных каблуках, сестра Надя топает к нему. Она приняла у Бах-Бах дежурство.
– Вон оно что! Наказанный! А ну – марш в палату!
Скрип дрожит. Старается объяснить: он вовсе не наказанный!
– Вон кто… вон… – показывает на Владика.
– Он одетый! – вопит сестра Надя. – Еще и лжешь!
Схватила его за ворот пижамы, потащила к двери. Он уцепился за портьеру, рванулся что есть сил назад… Левая нога подогнулась: грох навзничь – и портьеру сорвал.
Надя пронзительно завизжала. Цап-цап его за ухо. Пока уцепила ухо, ногтями ободрала кожу вокруг. Он силился подняться, а она дергала-дергала его. И когда он все-таки встал – тут же упал на коленки от ее рывка. Но его ухо не выпустила. Тянула-тянула – пока не выполз на четвереньках в коридор.
– Др-р-рянь пр-роклятая! Сволочь! Тварь! – горбунья заходилась злобным хрипом, тряслась, вся багровая. Брызги слюны обдавали его.
Он не хотел ложиться на койку, и она с размаху дала ему по затылку. Киря и Проша не выдержали: не он наказан! Не он, а Краснощеков! Краснощеков надел его трусы, штаны…
– Ничего не знаю! – Надя оставила его совсем голым на кровати. Ушла. Вскоре пригнала Владика.
– Оба отдохните!
До чего же Скрип мучился, что Ийка, наверно, видела, как он ползет по коридору в дурацкой юбочке!.. Но Ийка не видела. Иначе – разве б не вступилась?
Накануне ей вырезали аппендицит.
Днем король объявил Скрипу кару за то, что «выдал своего». Его должны «обуть в горяченькое».
Шнурок от ботинка повозили в манной каше, положили на горячую батарею. Высохнув, он сделался заскорузлым, шершавым, как напильник.
Скрип лежит на вытяжении. Щиколотки охвачены ремнями, на которых висят гири. Ноги недвижны. Мальчишки пропускают шнурок меж пальцев ноги и, действуя им как пилкой, стирают кожу до крови. Владик здоровой рукой зажимает Скрипу рот. Четыре «расшивки» сделаны меж пальцев левой ноги. Столько же – между пальцами правой.
– Без канифоли скрипка не пиликает! – вскричал Сашка-король. – Канифоль!
Из столовой принесли солонку. Раздвигая пальцы ног, принялись втирать в кровавые ранки соль.
Скрип кусает Владику руку – тот отдергивает ее. И тогда Скрипка кусает руку себе, чтобы не закричать. Но все равно вырываются стоны, всхлипы. От боли по телу пробегает мучительная дрожь. Вдруг Сашка приказывает своим:
– Хватит карать! Пусть успокоится…
Король, его свита покинули палату. Из столовой взрослых они украли горчицу. Вечером Сашка подскочил к кровати Скрипа:
– Выбирай: или опять «расшивочку», или играем в «зажмуренные глазки»?
Снова раздерут раны между пальцами ног? снова – жуткая боль от соли? Нет-нет-нет! И он выбрал «зажмуренные глазки». Его освободили от лямок, от гирь, помогли слезть с койки. Посреди палаты поставили перевернутую кверху ножками табуретку. Сашка с пренебрежением махнул рукой:
– Он не усидит на ножке. Лучше «расшивку»…
– Нет, нет, не надо! Я усижу!
И он пытается усесться на ножку табуретки. Ему помогают: сесть нужно так, чтобы опираться только на копчик. Это, правда, немного больно, но он не показывает вида. Сашка держит в руке горчичницу:
– Закрой глаза крепче!
Зажмурился. Сашка намазал ему веки горчицей.
– Сиди, сколько выдержишь.
Боль в копчике все сильнее. Привстать бы! Но мальчишки развели его ноги, не дают упереться ими в пол. Он прикусывает губу. А ему шепчут в одно ухо и в другое: «На шестке сидит сверчок! Чок-чок. На шестке сидит сверчок!» Боль пронзает копчик: встать-встать-встать! «На шестке сидит сверчок…» Терпеть-терпеть-терпеть… Слеза сбежала по щеке.
Голос Сашки-короля:
– Не можешь больше?
– Не-е-т!
Король приказывает: пусть встанет. Ему помогают подняться. Стоит с зажмуренными глазами: слезы так и льются. Растворили горчицу на веках, она попала в глаза.
– Ой-ой-ой!
Трет руками глаза и, крича, валится, елозит по полу. Кошмарная резь под веками. И хохот вокруг, радостные взвизги.
Как жжет! как жжет! – глаза вот-вот лопнут.
– Зажмуренные глазки! Трам-тим-там! трам-тим-там!
Наконец король велит схватить его и держать за голову. Набирая воды из графина в рот, пускает струю в глаза, смывает горчицу.
…Сколько еще мук достанется Скрипу, Кире, Проше! Короля бесит, что они, единственные в огромной палате, – «понтятся».
Раз Скрипу выдавят в рот полтюбика зубной пасты. Выдерут по пучку волос из висков.
Однажды «черная дивизия» станет по очереди садиться голыми задницами ему на лицо и пердеть.
Как-то шесть дней подряд будут сморкаться в его суп, в гуляш или на котлету, и придется лежать без обеда.
26
А дома за обедом мать ругала, что он мало ест. Пугала: у него ссохнется желудок, и он умрет. Ему становилось страшно… Вот бы сейчас оказаться дома: услышать это опять. Ох, и смеялся бы он!
Что за счастливое местечко – дом! Прекрасный-прекрасный! Родной-родной!
Кто убедил бы Скрипа, что его чудо-дом – неказистое унылое строение?
Сборный финский двухэтажный «коттедж» на восемь семей. Без канализации, без водопровода. По соседству – лишь одни бараки, вросшие в землю, сырые, тесные. И поэтому двухэтажная неприглядная постройка звучно зовется «коттеджем». Штукатурка во многих местах отпала: открылись доски, крест-накрест обшитые дранками.
Семья Скрипа живет на втором этаже. Две комнаты глядят на улицу – немощеную, неасфальтированную. Она вся в колдобинах. Машины часто буксуют на ней. Кухня выходит во двор, на общий длинный дощатый сарай. От дома к сараю проложены дорожки из камней, вокруг растет травка.
Летом, когда во дворе сухо, Скрип ходил с клюшкой, сидел возле сарая на скамеечке, которую ему сделал отец, смотрел на соседских кур и на двух петухов. Один петух – соседки тети Шуры, а другой – тети Раи. У тети Раи петух весь белый-белый, и его он про себя зовет Скакун, потому что один раз в кино он увидал красивую белую лошадь и отец сказал на нее:
– Какой скакун!
А петух тети Шуры – красно-рыжий с бурым и с черным, и его он зовет Павлин: в книжке «Восточные сказки» на картинке есть такой цветастый павлин.
Когда Павлин со Скакуном дерутся – вот это да!..
Только приходится очень долго ждать, пока они подерутся… Все ходят друг возле друга кругами, ходят, клюют землю, кококают, кококают… ну вот встали – должны подпрыгнуть, сшибиться… Сшибайтесь! Ну! А они вдруг возьмут и разойдутся.
Он всего-то два раза видел, как они подрались. И то в первый раз, лишь они стали по-настоящему сшибаться, выбежала дочь тети Раи Алька и скорей разгонять:
– Кыш! Ах, паразиты! Кыш! Кыш! – топала ногами, хлопала в ладоши, замахивалась, пока петухи разбегались к своим курам в разные стороны двора.
Зато во второй раз уж была драка!.. Но когда он вышел во двор, она кончилась… Он понял, что была отличная драка, потому что Скакун лежал возле сарая и шевелил откинутым крылом, а на земле вокруг темнели брызги. Он понял: это кровь – потому что на белых перьях Скакуна тоже были брызги и они так и сверкали на солнце красным… А Павлин стоял сбоку от сарая под забором, стоял среди своих кур, как чучело: не ворохнется. Весь в крови, на нее налипли пыль, травинки и всякий мусор.
Скакун раза три вставал и все падал. А после встал и пошел, пошел к своим курам в другой конец двора и даже стал кудахтать.
Эх, и жалко было, что он не видал боя! Правда, отцу сказал – видал. А тот:
– Значит, белый находился в глубоком нокауте! Интересно, признает он себя побежденным?
– А если нет?
– В таком случае они опять будут выяснять отношения.
И Скрип каждое утро садился у сарая ждать, когда петухи будут выяснять отношения.
А его взяли и отвезли сюда…
27
Когда короля и свиты нет в палате, они лежат и тихо рассуждают. Как было б здорово отсюда удрать… У них под матрацами – фанерные щиты (здесь не положено лежать на мягком). Из этих щитов сделать планер – и полетели!..