Близнецы в мимолетности, стр. 6

— Ой!

Не дав ей, упавшей, захлебнуться, поддерживая её над водой, он переместился с нею туда, где было по грудь, и я увидел — она забултыхала ногами... забултыхала, лёжа животом на его ладонях.

До чего меня потянуло захохотать и засвистеть. У неё нет сомнений — я сгораю от ревности. А мне всего-навсего обидно — как можно при такой красоте жалко идти на поводу? Мой гнев обрушился на ядовитую мысль: почему она вообще должна сейчас про меня помнить?.. Помнит или нет — мне без разницы, и пусть кто хочет, верит в обратное. Я просто из любопытства гляжу со стороны... вон как усевшийся на песке Филёный, который смотрит на озеро — а точнее: на неё и Старкова.

Я подошёл к Генке, и он, не взглянув, понял, кто рядом.

— Пойдём, Валера, и мы купаньки.

— Разве что, — сказал я раздражённо.

Вполне естественно — мне хотелось купаться, но она, увидев меня плывущего, обязательно решит: я не могу, чтобы ей не показываться.

Филёный передразнил Старкова:

— Давайте махнёмся? — Генка сумел произнести это с выразительно похабным намёком. Вытянул перед собой руки и, словно держа на них девушку, проговорил, изображая снедаемого похотью: — Ножками-ножками ещё... Ещё-ещё-ещё!.. Но-о-жками...

Как знать — может быть, Нинель, поддерживаемая под живот Старковым, именно это и слышала сейчас, старательно бултыхая ногами...

Генке приелось паясничать.

— Нет, ей не мёд! — сказал он убеждённо. — Не видит того, кто по ней!

«Какой ты проницательный», — подумал я с ехидством. Он по-деловому, точно его звало неотложное, вскочил и бросил мне:

— Будь!

Нинель и Старков собирались выйти из воды — я был вынужден отчалить на отдаление, чтобы она не вообразила, будто я её караулю. Возле меня оказались знакомые ребята, мы искупались, потом поболтали о том, о сём. Я не намеревался вертеть головой и высматривать издали, что и как там у неё со Старковым. Замечал лишь: он от неё ни на шаг.

Солнце клонилось к закату и обещало раскалённый добела гул, от которого не убежать. А я и не хочу. Возьму да пойду навстречу, рванусь сквозь: к изначальной сумасшедшей ясности, что Нинель и я — самые близкие друг другу во всей Вселенной! Смешно?.. И уж куда как кстати моя фамилия Забавских. Однажды Альбертыч употребил её в дело, сказав: «У Забавских забавные забавы!» — он протягивал мне книгу. У него было пристрастие к зарубежным романам, из всей знакомой с ним молодёжи лишь один я брал их у него. Его родной сын в них не заглядывал.

Альбертыч и я увлекались Гамсуном. Я внимал вновь и вновь объяснениям, что такое «гамсуновская любовь», меня волновала фраза «смертельное состязание самолюбий». Теперь, замороченный ею, я примерял её к себе, к Нинель и Старкову. Меня разъяряло, что она и не думает состязаться с ним, но я говорил себе: у неё не может быть к нему любви — так зачем она стала бы показывать ему своё самолюбие?..

Ночь колебалась — прийти ли? — поглядывала на землю кротко и пристально, а я прятался то у нас в саду, то за сараем. Домашние были уверены: я резвлюсь в компании друзей и подруг, тогда как никто не убедил бы меня в важности чего-либо, кроме наблюдения за домом Надежды Гавриловны. В самом деле, а если я ни за что не хочу упустить секунду, в которую он рухнет от подземного толчка? Почему я этого жду, объяснять бессмысленно. Я не ощущаю ничего, кроме разлитого вокруг предвосхищения, сжатого до духоты. Мой чутко крадущийся вдаль слух вот-вот натолкнётся на жизнерадостные шаги... на веранде у торца дома появятся Нинель и Старков. Они присядут на стулья, чтобы плыть через томную прелюдию, и я услышу много раз — прежде, чем он раздастся, — звук раскладушки, приводимой в нужное положение.

Нинель пришла домой одна. Потом она показалась на веранде. К ней присоединилась Надежда Гавриловна. Они посидели под навесом в свете лампы, на которую налетали неисправимо рьяные самоубийцы-мотыльки, и отправились по комнатам.

6

Я встал до того, как поднялся отец. Было воскресенье, а в выходные он обычно уделял время своему хобби — фотографированию. Я развёл для него проявитель и закрепитель. Сам он делал это без того удовольствия, с которым направлял объектив на кого-нибудь, поддавшегося уговорам попозировать.

Сдержанно поблагодарив меня за помощь, отец осведомился, добавил ли я в свежий проявитель «двадцать процентов старого, чтобы плёнка получилась сочнее?» Я ответил утвердительно и не ошибся, предположив, что услышу:

— Не поленись и в другой раз, ладно?

Он безотлагательно повёл меня в сад, чтобы заснять «в лучах, проходящих через листву».

— Нужна игра пятен, — сказал по пути убеждающе и с горечью уверенности, что его не поймут.

Оказалось, давно уже необходимо сфотографировать и мою сестру — «почему бы не в гамаке?» Причём я должен держаться за гамак, словно раскачивая его. Моя сестра четырнадцати лет надменно заявила — это «не для неё», — и холодно усмехнулась, когда отец повторил раза три подряд:

— Ужасно капризная ты растёшь, ужасно!

Другая сестра, которой было двенадцать, забралась в подвесную сетку с охотой и вознегодовала на слова:

— Тебя одну только и фотографирую...

Она указала на меня пальцем:

— А с ним?

Я был послушен до угодливости и взялся за край сетки. Отец повеселел, делая снимки, и матери не пришлось, зовя нас к завтраку, упирать на вопрос «оглохли?» В кухне моя сестра, избегнувшая фотографирования, сказала: только что приходил Филёный.

— Трудно было меня крикнуть? — я чуть не выругался. Генка не баловал меня визитами, и моё воображение заработало, выводя мотивы его прихода из того, что имело место накануне.

— Если хочешь, чтобы я с тобой разговаривала, забудь этот тон и не смотри на меня такими глазами! — объявила сестра. — А во-вторых, ему был нужен не ты, а дед. Они вместе ушли.

Любопытная новость зудяще впилась в меня, и за столом не пришлось притворяться, что кусок не лезет мне в горло.

— У меня каникулы, но это только так кажется. Я в кабале! — высказал я приготовленное с ночи и почувствовал: на лице у меня нервная гримаса: — Имею я право начать день не с трудов в огороде?!

— Ты не будешь окучивать картошку? — произнесла мать, решительно настраиваясь на скандал.

Она была бухгалтером, отец — инженером-экономистом, они не приносили домой кучу денег, и огород и сад представляли для нас немаловажное подспорье. Тем не менее я вознамерился пожертвовать сегодня заботами овощевода.

— Картошку буду окучивать завтра!

Отец, в это утро благоволивший ко мне, принял мою сторону, и, хотя без перепалки не обошлось, вскоре мы с Адом, за которым я зашёл, уже загорали на пляже.

7

Мне было не по душе вытягивать шею, ладонью прикрывая глаза от солнца, и осмотр пространства, производимый украдкой, длился дольше, чем хотелось бы. Она ещё не пришла... Тут я приметил отсутствие плоскодонки на прежнем месте у зарослей тростника. В глаза прянул игристый блеск озера, лодка была довольно далеко от берега.

— Опрокинет же! — невольно прошептал я и увидел, как Ад покосился на мою руку, сжавшуюся в кулак.

Старков катал Нинель на плоскодонке. Я разжал кулак, но рука сжалась снова.

— Он не гребёт — он рисуется! А на этой лодке один Генка и может плавать, она же как корыто на воде...

— Я на ней кувыркнулся, — сказал Ад и уточнил: — почти что кувыркнулся. Опасно на ней. Чтобы я ещё когда-нибудь в неё залез...

— А она, — я имел в виду Нинель, — плавать не умеет.

— Утонет, — заключил Ад с твёрдостью, как человек, которому дано видеть сокрытую неизбежность.

— Ха-ха! Она уверена — с ней ничего не случится! Как же, она с тем, кто не допустит... А чем он доказал?! — мне удалось не крикнуть это со всей яростью, которая меня переполняла, а прошептать.

Возмущал меня и Филёный: где он ошивается, когда взяли его лодку и рискуют чужой жизнью? Куда он попёрся с моим дедом?