Ведьмин Лог, стр. 96

– Отходи, народ, отходи! – слышалось с той стороны стены.

Беда хищно оскалился:

– Правильно, твари.

За его спиной басовито загудело – одна из башен замка пылала вовсю. Из всех окон выхлестывало пламя аж в три-четыре роста.

– Ничего себе! – восхитился Кирюха, прикидывая, что этак к вечеру от замка останутся одни головешки.

Игнат перешагнул через последнее мертвое тело синекафтанного, вдоль коридора тянуло едким дымом, который вышибал слезу и заставлял морщиться. Луговской нигде не было. Серебрянского с женой и детишками тоже.

– Ну и как это понимать? – ударил себя по ляжкам Игнат, обращаясь сразу ко всем.

– Должно быть, утекли тайным ходом, – подал голос один из сотоварищей.

– Дак ищите! – вскипел Малой. – Землю ройте! Что вы на меня таращитесь, как собаки на барана? – и он вцепился в чуб, с досадой понимая, что как-то нехорошо получилось, брательнику не понравится.

ГЛАВА 15

Гаврила Спиридонович шел впереди всех с фонарем, освещая дорогу и время от времени с тревогой оглядываясь на свою семью. Дети не плакали, хотя сама княгиня Серебрянская, кажется, уже вполне готова была разрыдаться. Побег длился третий час, а конца неширокому коридору, прорубленному эльфами в незапамятные времена, все не было.

Ланка слегка вполголоса проклинала трудолюбивый народ, а заодно прикидывала: не она ли виновница происшествия. Вчера, произнося заклинание на счастье, она как-то, заигравшись, забыла, что в таких случаях отвод для беды обычно делали на чертополох или хромую курицу, но Ланка решила, что и так пойдет, но не пошло… «Сказал „быть посему“ – и все стало наперекосяк», – с грустью вспоминала она. Счастье, что никто из бежавших о ее вине не догадывался.

Народу было немного: Луговская со своей товаркой, Адриан, князья Серебрянские с Тучей, который нежно нес на руках одно из чад Гаврилы Спиридоновича, да ее собственные, Ланкины, гайдуки, замыкавшие шествие. Когда она прорывалась в кабинет, они со всем юношеским пылом ей помогали, поэтому и оказались единственными связанными и недееспособными, когда егеря принялись крушить все вокруг. Охрана княгини вступила в бой, а Гаврила Спиридонович, едва поняв, что происходит, тут же начал умолять гостью воспользоваться потайным ходом. На благополучный исход он не надеялся и оказался прав. Так и вышло, что под руками у княгини никого не оказалось, кроме чужих гайдуков, вот они и топали позади, смущаясь оттого, что смеют дышать в спину Луговской перегаром.

Митяй, на которого всю дорогу со странным плотоядным любопытством таращилась Демцова, ушел в конец и, кажется, о чем-то крепко задумался. Скорохват, которому топать в тишине было тоскливо, тоже задержал шаг, надеясь хоть с Кожемякой потрепаться. Он ткнул Митяя в бок с ехидной усмешечкой:

– Видал, как на тебя эта фря столичная облизывалась?

– Угу, – кивнул Митяй, занятый своими мыслями.

– Дурак ты, это же самой Луговской подружка! Знаешь, что о ней рассказывают? – Он привстал на цыпочки, собираясь пересказать угрюмому Кожемяке то, что ему успели нащебетать кухонные девчонки, но Митяй отодвинул его в сторону, прямо как чурбан какой-то, и деловито пояснил:

– Не о том ты сейчас думаешь. Нас тут шестеро, дурневских. Если Тучу с Гаврилой скрутить, то, считай, в руках сама сестра Великого Князя окажется.

– Ты сдурел?! – споткнулся и в голос выругался Сашко, но Митяй на него шикнул, а потом так прижал к себе под мышку, что Скорохват дернулся и вырваться не смог.

– Я, допустим, сдурел, а егеря что, по-твоему, браги напились?

– Егеря бунтовщиками объявлены, у них выхода нет.

– А Ведьмин Круг кем объявили? – с несвойственной ему ехидцей спросил Кожемяка. – Радетельницами престола?

Сашко понял, что с ним не шутят, и забился пойманной рыбой, матерясь:

– Дурак ты, дурак!

– А ты тряпка! – плюнул на него Кожемяка. – Ладно, до Дурнева доберемся, там и решим. Один черт, от егерей им бежать больше некуда, Решетников-то тама.

– Вообще-то еще Малая серебрянская дружина есть, чтобы князя защищать.

– Ха! – Кожемяка шлепнул себя по ляжке. – До нее еще добраться надо! Я, понимаешь, дверку в залу, когда мы уходили, столом подпер, чтобы не захлопнулась невзначай.

Скорохват уставился на Митяя. Не ожидал он в увальне этакого коварства и по стеночке, по стеночке кинулся к своему дружку Ладейко.

Ланка нервно оглядывалась на парней, что-то у них там затевалось, а приотстать и шикнуть на них возможности не было. Павшая духом Серебрянская так вцепилась в нее, что, казалось, вырви руку – и она зарыдает брошенным дитем.

– А долго ль нам еще идти, Гаврила Спиридонович? – поинтересовалась улыбающаяся Анжела. – А то сдается мне, я слышу позади какой-то недружественный топот, дак хотелось бы иметь надежду, что мы не зря в эти подземелья нырнули.

Серебрянский остановился, и все вместе с ним тоже замерли, вслушиваясь. В тишине подземного царства собственное дыхание и стук сердца казались неприлично громкими, чего не замечали, когда шли, а стоило затаиться – им показалось, что треск пламени светильников заглушает все звуки. Самым чутким среди беглецов после Анжелы оказался Туча. Он стиснул челюсти и попытался передать ребенка Серебрянских на руки отцу, а сам протиснуться в арьергард, чтобы прикрыть.

– Нет, – запротестовал Гаврила Спиридонович, – тут уж немного осталось, вон метка на стене.

– Выскочить еще не значит спастись, – веско качнула головой Демцова. – За нами десятка два злых разбойников гонятся, не знаю как вы, а я в своих шелках от них далеко не убегу.

– Там кони, – закусил губу Гаврила Спиридонович.

– О! Тогда другое дело! Что же стоим? – И Демцова двинулась дальше, не удержавшись от того, чтобы не потрепать Серебрянского за щечку: – А вы проказник. Никак к побегу готовились?

У князя сделалось лицо вареного рака, пришлось Анне Луговской его успокоить:

– Полноте, Гаврила Спиридонович, кабы речь шла о моей семье, дак я бы назвала такие действия своего супруга похвальной предусмотрительностью. А если все благополучно образуется, так Великий Князь еще в ваших должниках окажется.

– Я не… – растерялся Серебрянский.

– А вот этого не надо, – хмыкнула Демцова, – скромность, конечно, украшает, но не кормит.

– Давайте пошевеливаться, а то и в самом деле угодим в лапы разбойникам.

– Слыхал? – ткнул в бок Серьгу Митяй Кожемяка. – И кони у них там есть, и дорога у них одна – к Решетникову. А там в избу заволочем, нож к горлу и выдвигай условия.

Ладейко посмотрел на него ошарашенным взглядом и честно признался:

– Знаешь, Митька, когда ты мне морду бил, я тебя меньше боялся.

– Только не горячитесь! – умоляюще сложил руки Сашко, но тут с ними поравнялся приотставший Туча и дружкам пришлось замолчать.

Зато Анжела, хитро обернувшись назад, с усмешкой шепнула Анне:

– А этот мордатенький-то горяч! Уже на нож тебя собрался брать. Не иначе тут какая-то любовная история.

Анна сделала комичную гримаску, только с Анжелой она и позволяла себе быть немножко девочкой – беззаботной и глуповатенькой. Никто другой из окружения княгини не действовал на нее так, как фаворитка, наверное потому, что они были очень близки по духу друг другу, с той лишь разницей, что Демцова, по ее словам, родилась где-то на самом дне и завоевывала себе место под солнцем, продираясь к благополучию когтями и зубами. Если б вокруг ее братца не было столько жадных до славы, богатств и почестей мужчин, Анна, пожалуй, рекомендовала бы Анжелу на пост министра иностранных дел. Так здорово той удавалось разведывать, вынюхивать и строить козни, разжигая страсти, чтобы в конце концов достигнуть примирения. Она любой пустяк могла раздуть до целой драмы, а драму опустить до размеров пустяка, игры, забавы, маленького развлечения. Анжеле очень бы пошло объявлять войны, низлагать правительства, свергать монархов. Если б не мужчины. Мужчины готовы устроить меж собой грызню по любому поводу, но стоит им увидеть женщину у власти, как они тут же объединяются. Да так дружно и единодушно, словно в юности давали клятву на крови – не допускать до власти бабских юбок. А потому, смиряя сердце, приходилось довольствоваться властью тайной. Так Анжела, к примеру, в дни безделья глумилась над любовниками, по ветру пуская их состояния, отнюдь не из корыстного расчета, а исключительно как месть мужскому высокомерию. За Луговской же следило слишком много глаз, и слишком хорошо было известно ее властолюбие, чтобы она могла позволить себе нечто большее, чем совет брату, и потому рассказы циничной Анжелы были ей отдушиной, за это и любила фаворитку.