Мессия Дюны, стр. 8

— Любимый?.. — вопросительно начала Чани. Он прикрыл ладонью ее губы.

Что если отступить, — думал он, — сбежать, пока я еще способен на это, забиться в дальний уголок пространства? Бесполезно, джихад возглавит и призрак его.

Что ответить? — думал он. Как объяснить ей прискорбную и жестокую глупость рода людского? Разве поймет даже она?

Как бы мне хотелось сказать им: «Эй, вы! Глядите, реальность не может больше меня удержать. Вот! Я исчезаю! Ни замысел человеческий, ни козни людские не заманят меня более в эту ловушку. Я сам ниспровергаю основанную мною религию! Вот миг истинной славы! Я свободен!»

Пустые слова!

— Вчера у подножия Барьерной Стены видели большого червя, говорят, длиннее ста метров. Такие гиганты теперь не часто заходят сюда. Вода отпугивает их. Я так считаю. Уже принялись говорить, что он приходил звать Муад'Диба обратно в Пустыню, — она ущипнула его. — Чего смеешься?

— И не думаю.

Застигнутый врасплох упрямым фрименским суеверием, Пауль почувствовал, как вдруг сжалось сердце: его захлестнул адаб — воспоминание, что приходит само собой. Он вспомнил детскую на Каладане, темную ночь среди каменных стен… Видение! Это было одно из первых. Ум его словно нырнул теперь в это видение, и словно сквозь туманную дымку он увидел цепочку фрименов в одеждах, пропыленных Пустыней. Проходя мимо расщелины в высоких скалах, они уносили с собой длинный, обернутый в ткань сверток.

Тогда Пауль услышал собственные слова:

— Все это было так невозможно прекрасно… и ты была прекраснее всего…

Адаб отпустил его.

— Ты вдруг замолк и замер, — шепнула Чани. — Что с тобой?

Пауль поежился, сел и отвернулся.

— Ты сердишься, потому что я ходила на край Пустыни? — спросила Чани.

Не говоря ни слова, он покачал головой.

— Я пошла туда только потому, что хочу ребенка, — произнесла Чани.

Пауль не мог говорить. Грубая власть забытого видения не отпускала его. Ужасное предназначение! В этот миг вся жизнь его была дрогнувшей ветвью, с которой слетела птица… птица по имени Случай. Свободная воля.

Я сдался искушению, подчинился пророческому дару, — подумал он.

Он видел, что подобное искушение в конце концов оставит перед ним только один путь. Может быть, видение не предсказывает будущее? Может быть, оно само его создает? Или же вся жизнь его мотыльком запуталась в паутине, а паук-грядущее подступает все ближе и ближе, шевеля хищными жвалами?

Припомнилась аксиома Бене Гессерит: прибегнув к помощи грубой силы, становишься бесконечно уязвимым для еще больших сил.

— Я знаю, ты сердишься, — произнесла Чани, тронув его за руку. — Я знаю, что племена возвращаются к старым обрядам, к кровавым жертвоприношениям, но я не принимала в них участия.

Пауль глубоко, с дрожью, вздохнул. Поток видения разлился, оставив ровную обширную гладь, под которой струились неподвластные ему титанические силы.

— Ну, пожалуйста, — умоляла его Чани, — я хочу ребенка, нашего ребенка. Разве это ужасно?

Пауль погладил ее руку, которой она прикоснулась к нему, отодвинулся. Выбравшись из постели, он погасил плавающие лампы, подошел к окну над балконом, отодвинул шторы. Глубокой Пустыне не было пути сюда, только запахом могла она дотянуться до покоев Императора. Прямо перед его глазами уходила в небо высокая стена. Косые полосы лунного света легли на обнесенный стенами сад, неусыпные деревья шелестели широкими влажным листьями. Сквозь листву поблескивала гладь пруда. В тени угадывались яркие цветы. На миг он увидел этот сад глазами фримена: чуждое и страшное место, опасное безумным расточительством влаги.

Он вспомнил продавцов воды, чью торговлю он подорвал своими щедрыми раздачами. Они ненавидели его. Он убил прошлое. А были и другие, копившие жалкие гроши, чтобы купить потом на них драгоценную воду, — они тоже его ненавидели: за то, что он изменил древний путь. По велениям Муад'Диба менялась экология планеты, и люди сопротивлялись переменам. Не самонадеянно ли думать, гадал он, что я и впрямь распоряжаюсь всей планетой — решаю, где, как и чему расти на ней? Но даже если бы это и было возможным, как быть со Вселенной? Не опасается ли и она чего-то подобного с его стороны?

Резким движением он задернул занавеси. В темноте он обернулся к Чани, почувствовал: она ждет его. Водные кольца ее позвякивали, словно колокольчики на кружках для подаяния у пилигримов. Устремившись на звук, он нашел ее протянутые к нему руки.

— Любимый, — шепнула она, — это я тебя расстроила? И обхватила его руками, защищая от будущего.

— Нет, не ты, — отвечал он. — Ох… не ты.

~ ~ ~

Стоящий на пороге своего дома старик глядел на гостя синими-на-синем глазами. Во взгляде этом читалось привычное недоверие Пустынного люда ко всем незнакомцам. Щетинистая белая борода не могла прикрыть горьких морщин у рта. Дистикомба на нем не было, утечка влаги через дверной проем его вовсе не беспокоила — это говорило о многом.

Скитале поклонился, приветствуя соучастника условным жестом.

Где-то за спиной старика захлебывались атональные диссонансы семутной музыки — словно рыдал ребенок. Вид старика не обнаруживал признаков наркотического опьянения, значит, к семуте привык здесь не он. Порок весьма неожиданный для Дюны, — подумал Скитале, отнюдь не рассчитывавший обнаружить здесь подобной утонченности.

— Привет издалека, — начал Скитале с улыбкой на плоском лице, выбранном для этого случая. Он вдруг подумал, что старику черты его могут показаться знакомыми. Кое-кто из фрименов постарше мог еще помнить Дункана Айдахо.

Выбранный облик, только что так радовавший его, мог оказаться ошибкой. Но Скитале не смел менять здесь лицо. Он беспокойно оглядывался то вправо, то влево. Почему этот старик все держит его на пороге?

— Ты знал моего сына? — спросил наконец тот.

По крайней мере это было одним из отзывов. Скитале отвечал как положено, внимательно наблюдая за всем, чтобы не пропустить малейшего признака опасности. Место ему не нравилось — короткая тупиковая улочка кончалась этим домом. Вокруг были жилища, выстроенные для ветеранов джихада. Этот пригород Арракина уходил в Котловину Империи за Тайемаг. Ровную и гладкую поверхность стен из бурой пластали нарушали только темные контуры плотно подогнанных дверей. Кое-где были нацарапаны непристойности. Как раз возле открытой двери надпись мелом объявляла, что некий Берис вернулся на Арракис с гнусной болезнью, лишившей его признаков мужественности.

— Ты пришел не один? — спросил старик.

— Один, — отвечал Скитале.

Старик кашлянул, все еще не оставляя дурацкую нерешительность. Вся опасность и крылась в подобных контактах. У старика могли найтись свои причины для колебаний. Впрочем, час был выбран правильно. Солнце стояло почти над самой головой. Жители квартала, наглухо закупорив двери, проводили самую жаркую часть дня в дремоте.

Или же старика тревожит новый сосед? — думал Скитале. Соседский дом принадлежал Отхейму, бывшему федайкину, воину-смертнику Муад'Диба. Биджас, карлик-тлейлаксу, дожидался у Отхейма своего часа.