Ловец душ, стр. 4
Человек услыхал послание Таманавис, главнейшего из Духов, как барабанный бой, заглушивший удары сердца: «Ты должен найти белого человека с абсолютно невинной душой. И ты обязан убить эту Невинность бледнолицых. Пусть твой поступок станет известен в твоем мире. Пусть твое деяние станет тяжкой рукой, сжимающей сердца белых. Они обязаны почувствовать это. Они должны услыхать об этом. Одна невинная душа за все иные невинные души!»
Рассказав о том, что следует ему сделать, Пчела взлетела.
Человек следил взглядом за ее полетом и потерял ее из виду в гуще кленовых листьев на другом берегу ручья. Теперь же он чувствовал шествие древних родовых теней, ненасытных в своих требованиях. Все ушедшие из этого мира до него, предстали пред ним будто неизменное поле, которое замкнуло его прошлое существование. И, сравнивая себя с этим полем, он увидел, как изменился сам.
«Убей Невинного!»
Стыд и смущение иссушили его горло и рот. Человек чувствовал, что вся его внутренняя суть выжжена и лишена силы.
Его внимание привлекло солнце, перекатывающееся над высокой горной грядой. Листья касались его рук, глаз. Он знал, что прошел период искушения и через запертую ранее дверь вступил в область чудовищного могущества. Чтобы удержать эту силу в себе, ему придется вступить в соглашение со второй частью своего внутреннего «я». Теперь он мог быть лишь одним – Катсуком.
Он сказал:
– Меня зовут Катсуком. Я есть Катсук.
Слова принесли успокоение. Духи воздуха и земли были с ним, ибо были его предками.
Он решил подняться по склону. Его шаги вспугнули с места белку-летягу. Она скользнула с одной ветви на другую. Коричневое тельце скрылось в зелени. Всякая жизнь в его присутствии пыталась спрятаться, застыть на месте. Вот каким было теперь его влияние на жизнь.
Человек думал: «Помните меня, лесные создания. Помните Катсука, как будет его помнить весь мир. Я – Катсук! Через десять тысяч ночей, через десять тысяч времен года этот мир все еще будет помнить Катсука и его значение!»
4
Мать похищенной жертвы прибыла в Лагерь Шести Рек вчера, приблизительно в пол-четвертого вечера. Она прилетела на одном из четырех вертолетов, выделенных для поисков лесопильными и сплавными компаниями Северо-Запада. Когда она выходила, чтобы встретиться с мужем, на ее щеках были видны следы слез. Она сказала: «Любая мать понимает то, что чувствую я сейчас. Пожалуйста, оставьте нас с мужем одних».
Солнце заливало столовую, за окнами которой были видны ухоженные газоны и их частный ручей. Когда Дэвид сел напротив матери, чтобы позавтракать, в голосе женщины чувствовались нотки раздражения. Хмурый взгляд проложил резкие вертикальные морщины на ее лбу. Вены на левой руке приняли оттенок ржавчины. На матери было нечто розовое и кружевное, желтые волосы встрепаны. Вся столовая была наполнена ароматом ее лавандовых духов.
– Дэви, – сказала она, – надеюсь, что ты не возьмешь в лагерь этот свой дурацкий нож. Ради Бога, ну что ты будешь с ним там делать? Мне кажется, твой отец был не в своем уме, когда дарил тебе такую опасную вещь.
Мать позвонила в маленький колокольчик, позвав кухарку с завтраком для Дэвида.
Мальчик не отрывал взгляда от крышки стола, в то время как розовая рука кухарки ставила перед ним тарелки. Хлопья с молоком были такими же желтыми как и скатерть на столе. От тарелки исходил запах земляники, которую смешали с хлопьями. Теперь Дэвид уставился на свои ногти.
– Ну? – спросила мать.
Иногда ее вопросы ответа не требовали, но это «Ну» давило. Мальчик поглядел на женщину.
– Мама, в лагере у каждого есть нож.
– Зачем?
– Ну, чтобы отрезать что-нибудь, вырезать по дереву и тому подобные вещи.
Он принялся за еду. И ел целый час – надо было тянуть время.
– Ты отрежешь себе пальцы, – сказала мать. – Я просто запрещаю тебе брать с собой такую опасную штуку.
Дэвид пережевывал хлопья, глядя на мать таким же образом, как делал это отец, продумывая возможные контрдействия. За окном ветер шевелил деревья, окружающие газон.
– Ну? – настаивала мать.
– Ладно, что ж поделать, – сказал ее сын. – Всякий раз, когда мне понадобится нож, придется просить у кого-нибудь из ребят.
Он снова набил рот хлопьями, отдававшими кислотой земляники, ожидая ее ответа и расценивая возможность поездки в лагерь без ножа. Дэвид знал ход материнских рассуждений. Ее отцом был Проспер Моргенштерн. А Моргенштерны всегда имели все только лучшее. Если он собирается каким угодно путем взять нож в лагерь…
Мать закурила сигарету, рука с зажигалкой отдернулась. Потом она выпустила изо рта струю дыма.
Дэвид снова принялся за еду. Мать отложила сигарету и сказала:
– Ну, ладно. Только будь поосторожнее.
– Я буду делать только так, как показывал папа.
Мать глядела на него, барабаня по столу пальцами левой руки, при этом на безымянном пальце вспыхивал бриллиант.
– Даже и не знаю, что делать, когда оба мои мужчины уедут.
– Сегодня папа будет уже в Вашингтоне.
– А ты в своем дурацком лагере.
– Ведь это же самый лучший лагерь!
– Будем надеяться, что это так. Знаешь, Дэви, нам всем придется переехать на Восток.
Сын кивнул. После последних выборов его отец приехал сюда, в Кермел Волли, и вернулся к частной практике. На три дня в неделю он ездил в другой город, Пенинсулу. Иногда к нему на уик-энды приезжал и Проспер Моргенштерн. В городе у семьи были апартаменты и женщина, присматривающая за квартирой.
А вчера отцу позвонил кто-то важный из правительственных кругов. Потом были и другие звонки, в доме рос переполох. Говарда Маршалла назначили на очень важную должность в Госдепартаменте.
– Мам, ведь как смешно получилось, а?
– Что, дорогой?
– Папа едет в Вашингтон, и я тоже.
– Но ведь это же другой Вашингтон, – улыбнулась мать.
– Все равно, в честь одного и того же человека.
– И в самом деле.
В столовую скользнула миссис Парма.
– Простите, мадам. Я сказала Питеру, чтобы он уложил вещи молодого мастера в машину. Может нужно что-то еще?
– Благодарю, миссис Парма. Это все.
Дэвид подождал, пока миссис Парма выйдет, потом сказал:
– В буклете про лагерь говорилось, что у них там есть воспитатели – индейцы. Они будут похожими на миссис Парму?
– Дэви! Ну хоть чему-нибудь учат тебя в твоей школе?
– Я знаю, что индейцы бывают разные. Так мне интересно, если их называют индейцами только потому, что они похожи на нее…
– Какая странная мысль. – Она покачала головой, поднялась из-за стола. – Иногда ты напоминаешь мне своего дедушку Моргенштерна. Он привык считать, будто индейцы – это одно из пропавших колен Израилевых. – Она пожала плечами, провела рукой по столу, потом поглядела на нож, висящий на поясе сына. – Так ты будешь осторожен с этим идиотским ножом?
– Я буду делать все так, как говорил папа. Не бойся.
5
«Я уже отвечал на этот вопрос. Надеюсь, что могу сказать, у нас имеются кое-какие догадки о том, что индеец может быть психически ненормальным. Хочу заострить на этом внимание. Это всего лишь возможность, которую мы не исключаем при оценке данной проблемы. Существует такая же вероятность, что он лишь притворяется ненормальным.»
Положив руки под голову, Катсук растянулся на своей кровати в темноте Кедрового Дома. В туалете на другой стороне коридора в унитазе громко капала вода. Этот звук помогал расслабиться. Мужчина плотно закрыл глаза и увидал пурпурное свечение под веками. Это было пламя духа, знамение предопределенности. Комната, весь дом со спящими мальчиками, весь лагерь – все отметалось от центра, каким стало пламя духа Катсука. Духи послали ему знамение: нашлась подходящая жертва, Невинный.