Фаворит. Том 2. Его Таврида, стр. 96

Итак, читатель, тенденция к обезображиванию славных дел в Новой России уже наметилась – еще до того, как Екатерина села в карету. Теперь подумаем: если мнимые труды Потемкина были чистейшим шарлатанством, то неужели и простые люди, строители новых городов, созидатели новой жизни, неужели и они были ослеплены шарлатанством светлейшего? Обмануть императрицу, пустить пыль в глаза ее свите – это, конечно, возможно при той неукротимой фантазии, какой от рождения обладал Потемкин. Но… разве можно обмануть целый народ, который никогда бы не стал заниматься сизифовым трудом, вкатывая на вершину горы гигантский камень, чтобы потом, разинув рты, глядеть, как он скатывается обратно!

Правильнее будет сказать так: Потемкин разворачивал в Причерноморье грандиозный макет будущей Новой России, и современники (если они, конечно, не были заклятыми врагами Потемкина) именно так и понимали его стремления. А враги России даже в самом Черном море желали бы видеть обманчивую декорацию. Конечно – кто будет спорить? – во время «шествия» Екатерины перед иностранцами вскрылось немало язв русской неустроенной жизни, но… Простите, такие же точно язвы можно было наблюдать и в тогдашней Европе! Иноземные послы отмечали бесправие русского народа с таким оголтелым возмущением, как будто в их монархиях народы процветали в блаженстве свободы и равноправия!

Я допускаю: из фанеры можно вырезать силуэты красивеньких домов с окошками, можно и фальшивый дымок пустить из фальшивой трубы, но исполнить декорацию народной жизни на протяжении тысяч миль, заставить двигаться по лугам выдуманных коров, запылить горизонт миражами тонкорунных овец, заставить плодоносить мертвые муляжи садов – это дело немыслимое! Да, я согласен: для проезда Екатерины дороги пригладили, вешать дранину и тряпье на плетнях запретили, навозные кучи расчистили, свиней с поросятами попрятали по сараям, народ заранее прифрантился, – но так ведь поступают всегда в ожидании гостей, тем более – высоких. Да и никто из свиты (те же послы иноземные) не позволил бы Потемкину дурачить их, словно глупых детишек. Однако понятие «потемкинские деревни» сделалось нарицательным, обиходным – как символ показного благополучия.

Откуда же оно взялось, именно это выражение?

Оно возникло в 1797 году, а пустил его в политический оборот Европы саксонец Георг Гельбиг, страстный ненавистник России; это выражение окрылили злобой те русские помещики, которые лютейше ненавидели Потемкина, как главного укрывателя их беглых крепостных; в ослеплении своем они отвергали все им свершенное и в этом удачно смыкались с Мордвиновым, который, ненавидя Севастополь и флот Черноморский, невольно выражал настроения класса помещиков-крепостников…

Главное мною сказано – сейчас опускаем «занавес».

Конечно, над гомерическими планами Потемкина можно бы и насмехаться сколько угодно, если бы его проекты не осуществились. Но в том-то и дело, что будущее русского Крыма и русского Причерноморья оказалось гораздо ярче и самобытнее, нежели он рисовал себе в самых радужных снах… Вспомним недавнее! Летом 1941 года Гитлер бросил танковые колонны на захват Причерноморья и Донбасса, которые дали бы вермахту железо, молибден и марганец – для продолжения войны. Враги потешались над «потемкинскими деревнями», но в то же время понимали экономическое значение тех мест, где Потемкин расположил первых поселенцев – устроителей безлюдного края. Да, именно там, на месте пресловутых «потемкинских деревень», впоследствии сложился наш гигантский промышленный комплекс, где выковывалась тяжелая индрустрия, – и это еще раз доказывает, что дела Потемкина не были капризом наивного фантазера, искателя шумной славы, – нет, дела светлейшего всегда смыкались с нуждами государства, с великим его будущим. Сейчас мы уже не мыслим жизни страны без того промышленного потенциала Причерноморья, что включен в общую систему народного хозяйства…

Здесь я позволю себе одну существенную цитату:

«Продираясь сквозь чащу неумеренных похвал и дебри искаженных фактор, советский историк делает попытку осмыслить наконец события пресловутого „шествия“ (Екатерины). Он рассматривает его как дипломатический акт, завершающий присоединение Крыма. Он стремится отделить подробности, рисующие разврат деспотизма, от подробностей, рисующих великие усилия русского народа…»

Для нас, читатель, должно быть ясно одно: «потемкинские деревни» – это выдумка заклятых врагов России, дышавших ненавистью не только к нам, русским, но и ко всему великому миру славянства. С этим вопросом покончено.

Но будем помнить замечательные слова Потемкина:

– Любая сплетня есть просто сплетня, а сплетня, кем-либо повторяемая, невольно становится отвратительной клеветой….

Потемкин рассчитывал, что война с Турцией может возникнуть через два года, а Екатерина почему-то испытывала мистический страх перед 1790 годом…

Об этом, кажется, гадали и у Порога Блистательной Порты.

Уже состоялось пророчество волхвов румелийских:

После чего румелийские волхвы сказали: было им видение, будто Румянцев на белой лошади снова въехал в реку Дунай и воспалил страшный огонь посреди воды… К чему бы это?

Все эти годы дверь, за которой скрывалась Война, держалась на запоре слабым крючком. Стоило ударить кулаком посильнее – и Война явится во всем своем безобразии.

Путь на пользу и стал этим роковым ударом!

Действие пятнадцатое

За честь России

1. «Путь на пользу»

Если бы дворянство замкнулось внутри своей касты, оно бы давно выродилось, брачуясь троюродно, четвероюродно и всяко. Петровская «Табель о рангах» открыла шлюзы, чтобы в дворянство бурным потоком вливалось все самое лучшее и талантливое из простого народа. От этого дворянство России постоянно как бы обновлялось притоком свежей крови, неиспорченных чувств и мыслей – от врачей и писателей, от архитекторов и садовников, от библиотекарей и педагогов, от певцов и музыкантов, отцы и деды которых были еще крепостными. Если не понимать этого, а следовать лишь укоренившимся предрассудкам, тогда русское дворянство предстанет перед нами ужасным лесом, населенным дикими кровожадными Салтычихами, и чудом станет казаться, как из такого непроходимого бурелома вышли Баженов и Левицкий, Пушкин и Лермонтов…

Прохор Курносов – по чину и орденам – состоял в личном дворянстве, но при условии пожизненной службы его личное дворянство становилось уже потомственным. Это была хитрая ловушка для простонародья: никакой отец, даже больной или израненный, не покинет службы, дабы не лишать своих детей дворянских привилегий. В мрачном расположении духа майор и кавалер отвозил своих близнецов в Петербург. Петр и Павел родились в том памятном году, когда отец сражался при Суджук-Кале, и теперь, глядя на них, корабельный мастер думал печально: «Увижу ль их, пострелят, в чинах офицерских?..» Близ моря рожденные, близнецы и жизни своей без моря не представляли. Но вошла им нелепая блажь в головы, чтобы батюшка сдал их в Водолазную школу, недавно лишь в Петербурге открытую…