Фаворит. Том 2. Его Таврида, стр. 131
Заметив фаворита грустным, Екатерина спрашивала:
– Отчего печален, дитя мое?
– Сестрица родила, а… что подарить ей?
Екатерина дарила. По-царски! Из сумм казенных. Зубов прыгал перед нею на одной ноге, резвясь.
– А с чего ты весел сей день?
– У тетушки племянник в корнеты вышел…
Ослепленная Екатерина уже не понимала, что ее превратили в дойную корову. Вокруг престола кормилось громадное, ненасытное семейство Зубовых, их дальних и ближних сородичей. Александр Николаевич Зубов, отец фаворита, приехал в Петербург – обогащаться! Салтыков устроил его прокурором в Сенате – есть ли что слаще. Злобный корыстолюбец, прокурор торговал протекцией всемогущего сына. За взятки он оптом скупал в Сенате тяжебные дела, тяжебщикам говорил – без стыда:
– Ваше дело неправое, но я берусь его выиграть… через сына! Ежели по сенатскому решению – возьму сорок тыщ. Но решение Сената можно оспаривать, а потому давайте мне сразу сотню тыщ, и вашу неправду я через Платошу правдой сделаю. Укреплю вранье ваше именным указом ея величества…
Екатерина все это знала и на все закрывала глаза, будто ее ничто не касалось. Однажды она хотела вовлечь в беседу с Зубовым и своего сына, спросив – каково его мнение? Павел, явно желая уязвить свою мать, ответил, что с некоторых пор у него нет своего мнения:
– Мое мнение совпадает с мнением Зубова.
– А разве я сказал дурость? – сдерзил фаворит.
«Гамлет» выскочил из-за стола как ошпаренный. Его можно понять: почему он должен терпеть оскорбления от любовника своей матери?
Чесма давно отошла в прошлое, и бравый Александр Иванович Круз все реже вспоминал, как тогда, при взрыве «Евстафия», его подняло под облака, потом с шумом опустило в глубину моря.
– Вместе со мной, – добавлял Круз, – летел с саблей в зубах и Эски-Касан, но он стал капудан-пашой, а я только вице-адмиралом. В довершение всего, когда я всплыл при Чесме, меня матросы потчевали еще веслом по башке…
Василий Яковлевич Чичагов зимовал с эскадрою в Ревеле, а Круз, не поладив с принцем Нассау-Зигеном, был переведен на эскадру в Кронштадте. Екатерина знала, что Круз популярен на флоте, но ходу ему не давала: «У него рука несчастливая», – говорила она. Круз всю зиму энергично приводил эскадру в боевой порядок. Людей, как всегда бывает на Руси, не хватало. Александр Иванович заглядывал в харчевни и лавки Кронштадта, отнимал у мясников топоры, у дворников метлы:
– Что вы тут топорами да метлами машете? И не стыдно вам, красномордым? Шли бы на флот – из пушек стрелять.
– Да не умеем мы. Видано ль дело – пушка!
– Научим. Ступайте на корабли…
Так с бору по сосенке формировались экипажи.
Иное дело – в королевской Карлскроне: Питт Младший, давний недруг России, слал сюда своих инженеров, английские офицеры давали присягу на верность Густаву III, занимая высокие должности на кораблях шведского флота. Питт Младший заверял Стокгольм, что, имей Швеция даже незначительный успех на море, Англия не замедлит прислать на Балтику свою мощную эскадру, которая доломает все то, что не сумеют сломать шведы.
Герцог Карл был уверен в летней кампании:
– У русских нет на Балтике хороших кораблей, нет опытных экипажей. По смерти Грейга у них остался лишь один доблестный адмирал – принц Нассау-Зиген, но он командует только гребными галерами. Дорога на Петербург открыта для нас в этом году, как открыта дорога и туркам на Севастополь…
Мадрид предлагал Густаву посредничество к миру.
– К сожалению, – отвечал король испанскому посланнику, – я уже дал согласие посредничать Пруссии и Англии, но эти страны готовы сами включиться в войну против России…
Из Борго он отправил два письма – Питту и прусскому королю Фридриху-Вильгельму. Герцберг верно расценил послание Густава как обстоятельный призыв к войне с Россией (но в это время король Пруссии впал в состояние алкогольной депрессии, затем «слишком погрузился в нирвану сладострастия, чтоб можно было его разбудить»). Весна 1790 года на Балтике выдалась очень холодная, стылая вода нехотя расступалась перед шведскими кораблями. Было начало марта. В гавани Рогервика шведов не ждали. Они разграбили все магазины, заклепали русские пушки, а комендант крепости де Роберти с поклоном отдал свою шпагу герцогу Зюдерманландскому.
– Соберите с жителей деньги, – велел ему герцог.
Контрибуция составила всего 4000 рублей.
– Больше не нашли, – извинился де Роберти…
Все это произошло близ Ревеля, где стояла балтийская эскадра. Чичагов послал в Рогервик полковника Колюбакина:
– Притащи сюда де Роберти, я хочу повесить его…
На эскадре поминали прежнего коменданта Павла Кузьмина, однорукого старца. В начале войны герцог Карл Зюдерманландский тоже приказал ему отворить ворота Рогервика, но Кузьмин отвечал герцогу:
– Сукин ты сын! Отворяй сам… у меня только одна рука, да и та занята шпагой.
8. От Анапы до Фридрихсгама
А в Николаеве весна обещала быть ранней, обыватели давно спали при открытых окнах. Черный пудель привык к распорядку хозяина: с утра сопровождал его на верфи, где и дремал в стружках, затем, после обеда, бежал следом за ним до штурманского училища, дремля на крыльце, пока Прохор Акимович читал лекции по устройству корабельного корпуса. Курносов жил в достатке, имел прислугу и вестовых, но за все эти годы сыновьям своим даже копейки не послал: пусть обходятся коштом казенным… Неожиданно Ушаков вызвал мастера в Севастополь, а там чего только нет: лимоны, апельсины, орехи грецкие, изюм и халва, миндаль и каштаны, мыло турецкое и хна для волос. Курносов дивился – откуда такое изобилие? Ему объяснили: на флоте турецком сейчас дезертирство повальное, потому Кучук-Гуссейн стал неволить греческих мореходов службой султану, а эллины бегут в Россию на своих кораблях. Товары они разбазарят, корабли русскому флоту продадут, потом и сами на русский флот просятся…
– Слушай! – бодро начал Ушаков. – Турецкий флот пока в Буюк-дере, но скоро явится. Гасан торчит в Измаиле, а к нам нагрянет Саид-бей. Только не путай Саид-бея с Саидом-Али, адмиралом алжирским: оба они флотоводцы изрядные. При Войновиче эскадра наша лишь к середке лета на рейд вытаскивалась, а ныне по весне должны к Анатолии выйти… К тому и вызвал тебя: помогай корабли готовить.
У него все было отлично! Офицерские штаты великолепны. Иностранцев, кроме греков, в Севастополе не осталось. Плохо было только с матросами, но Балаклава сулила дать и их.
Прохор спросил: правда ли, что Потемкин болеет?
– Да. Жаль, не бережет он себя. А коли помрет, нам с тобой худо станется… Но жить при ставке в Яссах я не мог бы! Там знаешь как? Светлейший репку уронит, дюжина холуев знатных бросаются поднимать ее…
Был теплый, хороший вечер. Ушаков и Курносов сидели за столом, вином балуясь, без мундиров – в жилетках белых.
– Федор Федорыч, а скажи-ка ты мне, зачем Потемкину титул гетмана понадобился? Или честолюбия лишнего ради?
– Сплетням не верь, – отвечал Ушаков. – В этом титуле заключена мысль государственная. Не забывай, что Киев – град пограничный, а все, что лежит за Днепром, отрезано от Украины нашей. Потемкин – мужик хитрушший! Пока именует себя «Екатеринославским и Черноморским». А после победы, вот увидишь, объявит свое «гетманство обеих сторон Днепра». И ты понял, что он задумал: объединить Украину Западную с нашею, Левобережной, чтобы все украинцы в единой семье жили… вот ради чего светлейший и пожелал булаву гетманскую!
Адмирал ознакомил сюрвайера с орденом Потемкина, в котором указано: черноморцам прочесать бухты Анатолии, затем штурмовать Анапу с моря, а с берега Анапу станет брать войско Юрия Бибикова, идущее со стороны Кубани… В мае Ушаков вывел эскадру в море, с ним ушли крейсера греческих добровольцев «Панагия Попанди», «Принцесса Елена» и прочие. До самой Анатолии пролегла безлюдная водяная пустыня. Для опознания своих по ночам зажигали два фонаря на вантах, а сходясь ближе, окликали друг друга: «Откудова судно?» – «Николаев». – «Кто командиром?» Ответом был пароль: «Мы богом хранимы…» На подходах к Синопу крейсера разошлись для поиска противника. Ушаков приказал эскадре начать бомбардировку Синопа.