Фаворит. Том 1. Его императрица, стр. 93

– Игнатов не трогать – сам нырни и достань!

Дорога разделилась на пять ответвлений. По всем пяти шляхам бежали татарские кони. Вечером хану доложили, что за один день пало от холода 3 000 людей и, наверное, 20 000 лошадей. Подавая пример войскам, Крым-Гирей из санок пересел в седло. Скинув чалму, он приказал мурзам и сераскирам ехать с непокрытыми на морозе головами. Де Тотт записывал: «На плоской равнине лежат замерзшие стада, а столбы дыма на горизонте дополняют ужас картины». Для ночлега шатер хана разбили под сенью гигантской скирды сена, но она исчезла в один миг, разворованная. Прискакал гонец:

– Русские деревни пусты! Все гяуры бежали и укрылись за стенами монастыря. Их там больше тысячи.

– Им предлагали сдаться? – спросил Крым-Гирей.

– Они отвергают твою милость, светлейший хан.

Всю ночь татары оснащали стрелы серными наконечниками. Утром монастырь был забросан миллионами летящих факелов. Огонь был жарок настолько, что в тучах пара растаяли снега, а толпы татар, оставляя умерших от пламени, разом отхлынули обратно в степь.

– Русские сгорели, но не сдались, [17] – сообщили хану.

Из снега торчали вешки, поставленные запорожцами для перегона гуртов скота до Аджамки; теперь они служили татарам указателями пути, и татары все еще привозили в лагерь добычу. Аджамка имела до тысячи дворов, но жители укрылись под стенами Елизаветградской крепости, штурмовать которую Крым-Гирей не решился, а смельчаки-ногаи бежали, убоясь русских пушек. В Аджамке татары нашли обилие фуража и пищи, много дров для отопления жилищ. Отовсюду сгонялись большие стада и толпы ясырей. На долю каждого татарина досталось пять-шесть невольников, около 60 овец и 20 волов, но ни один татарин не чувствовал себя обремененным…

Рысистым наметом конница шла по снежной целине!

Жители украинских Красников, вкупе с русским гарнизоном, повстречали орду метким огнем. Пришлось снова метать горящие стрелы, и тогда люди отступили к лесу. Игнаты-некрасовцы и турки со своим эмиром кинулись за ними в погоню. Крым-Гирей въехал в Красники, когда эмир возвращался из леса, неся в каждой руке голову – одна была солдатская, другая детская.

– Ты решил испортить мне аппетит перед обедом?

С этими словами хан исхлестывал эмира нагайкой. Но тот, крутясь волчком под ударами, отрезанных голов не выпустил:

– Разве не видишь, доблестный хан, какая на мне чалма? Я в эмирском достоинстве, а происхожу от самого Магомета.

Крым-Гирей саблею срезал с него тюрбан.

– Больше ты не эмир! – оскалил он белые зубы.

Косо блеснул клинок – голова турка откатилась в снег.

– И больше не человек, – заключил хан.

Войдя в земли польские, татары пленных уже не берегли. На дорогах лежали изрубленные в куски люди («резали их на части, – записывал де Тотт, – чтобы избавиться от лишней обузы»). По шляхам Речи Посполитой брели толпы пленников. Теперь татарская орда напоминала удава, заглотившего чересчур большую добычу. Даже малые переходы совершались с трудом. Крым-Гирей запретил брать новую добычу, но его не слушались: усталых ясырей убивали, тут же хватали новых. Начались казни. Крым-Гирей оставлял в живых лишь тех татар, добыча которых позволяла им сдвинуться с места. Остальные безжалостно убивались. Перегруженных добычей ногаев хан отпустил до их кочевий. В Брацлавском воеводстве татары снова делили добычу. На площади польского города Саврань они зарезали всех стариков и младенцев, чтобы не возиться с ними в пути. Оставили здоровых мужчин и красивых женщин, после чего повернули обратно – на Вендоры.

…Это был последний набег татар на Русь!

8. Кривые и слепые

Фридрих II держал в руке первую русскую ассигнацию.

– Итак, милый Финк, екатеринизация России продолжается. Наша пламенная ангальтинка, введя бумажные деньги, решила геройски взорваться вместе с престолом. Екатерине кажется, что она сыскала панацею от финансовых распутий. Увы, и до нее находились мудрецы в Париже и Квебеке, помешавшиеся на таких бумажках, но все кончалось экономической катастрофой…

Министр ответил, что в России учрежден Ассигнационный банк под обеспечение в миллион золотом и серебром, по первому требованию ассигнации меняются на монеты с самым ничтожным лажем.

– Все равно, – не поверил король, – это авантюра…

Союзный трактат с Россией обязывал его выплачивать Петербургу на время войны субсидию в 480 000 прусских талеров ежегодно.

– Надо думать, как возместить эти расходы.

Финк фон Финкенштейн напоминал, что Мария-Терезия уже ввела свои войска в польское Ципское графство.

– Это приятно, что наша соседка такая наглая. Следовательно, нам не придется краснеть, если мы последуем ее примеру. Польша обречена, – сказал король, – ее раздел близок.

Финк спросил: стоит ли Пруссии тратить деньги на поддержку барских конфедератов? У короля был готов ответ:

– Конфедератов Бара осыпает золотом герцог Шуазель, еще не догадываясь, что вода фонтанов Версаля вращает колеса прусских пороховых мельниц. Екатерина отозвала из Варшавы князя Репнина, за что поляки скажут ей спасибо, и заменила его ничтожным князем Волконским, за что поляки вторично скажут «дзенкую». Я догадываюсь, как сложится война: турки понятия не имеют о тактике, как не ведают ее и русские генералы. Европа же вскоре будет хохотать до умопомрачения, наблюдая издали драку кривых со слепыми.

– А если Россия поставит Турцию на колени?

– Тогда султан сплотится в союзе с Веною.

– А если Россия опередит турок в этом союзе?

– В таком случае мы обязаны опередить русских. Но сначала попробуем соблазнить Петербург ампутацией польских земель…

Однако русский Кабинет (как докладывал граф Сольмс) решительно отклонял любую мысль о разделе Польши. Фридрих, подумав, вызвал к себе австрийского посла Нугента и пылко обнял его:

– Вы потеряли Силезию, но она попала в мои порядочные немецкие руки. Какое нам дело до того, что в Канаде драка англичан с французами, а турки и русские вцепились друг другу в волосы? Давайте сообща думать о кровных немецких нуждах.

На прусском берегу Вислы он выстроил таможни, которые перехватывали польские баржи, плывущие к Данцигу, реквизируя часть товаров в пользу прусского короля. Если же поляки прижимались к правому (польскому) берегу, пруссаки хватали их крючьями за борта и насильно притягивали к себе для налогообложения, а торговый оборот Польши от такого пиратского грабежа стал приходить в упадок. В эту наглую аферу сразу вмешался Петербург, и Фридрих был огорчен, что русские везде стригут ему когти.

– Что ж! – Король снова взял русскую ассигнацию и внимательно к ней пригляделся. – Такую бумажку очень легко подделать. За время минувшей войны мои банкиры наловчились делать любые деньги, и теперь им ничего ие стоит освоить производство русских ассигнаций… Заодно мы выправим наши скудные финансы!

Ближе к весне, когда па террасах Сан-Суси уже подтаял снежный покров, прибыл курьер от прусского посла в Турции.

– Как здоровье графа Цегелина? – спросил король. – Кстати, приятель, ты прямо из Стамбула, так расскажи, что там творится.

Слухи о небывалом «бакшише», полученном татарами и ногаями с набега на Русь, докатились до Стамбула, и вся столица османов разом поднялась на ноги, готовая моментально растерзать Россию и Польшу. Даже старики на костылях собирались в поход до Петербурга; не имевшие оружия запасались веревками, чтобы заарканить побольше русских… Улицы были наполнены говором:

– Поберем всех, как цыплят из-под наседки! Только скажи, Махмуд, сколько тебе надобно русских, и я приволоку их тебе…

Блистательная Порта давно уже не собирала такую гигантскую армию. Стамбул задыхался от тесноты, а войска из провинций необъятной империи все прибывали; новый визирь Эмин-паша выпустил из тюрем даже воров и разбойников, желающих пополнить ряды султана, и скоро в перенаселенном городе начался голод, какого давно не бывало; янычары подали пример другим, как следует поступать в таких случаях, – все магазины и пекарни были мигом разграблены, от складов остались дымные головешки… В таких условиях Мустафа III поднял над Сералем зеленое Знамя Пророка (символ войны с неверными), после чего открылось торжественное шествие улемов и муфтиев, а все христиане, уже зная, чем такие демонстрации кончаются, заранее попрятались. Только один посол Марии-Терезии, граф Броньяр, решил публично выразить солидарность Вены с политикой турецкого кабинета. Принарядив трех дочерей, заодно с беременной женою, дипломат с утра пораньше занял место возле окна в богатой кофейне для созерцания духовной процессии изуверов. Вот тут его и ущучили: