Капитул Дюны, стр. 19

— Знаешь, что говорил мой инструктор третьей степени? «Не знай ничего! Научись быть абсолютно наивным!?

— Совсем ничего? — она потрясена.

— Ты подходишь ко всему как с пустой, чистой грифельной доской, на тебя не влияет ничто, в тебе ничего нет. Что не будет написано на этой доске, напишешь ты это сам.

Она начинает понимать: — Ничто не вмешивается. — Точно. Ты — как изначальный невежественный язычник, совершенно безыскусственный, вплоть до того, что впадает в конечную искушенность. Можно сказать, ты находишь ее, не ища.

— А вот это мудро, Шоель. Спорим, ты был лучшим учеником, какой у них когда-либо был, самым быстрым и…

— Я считал все это невероятной чушью.

— Неправда!

— Пока однажды я не почувствовал, как во мне что-то всколыхнулось. Это было не движение мускулов или что-то, что мог бы обнаружить кто-то иной. Просто сжатие.

— Где?

— Я не смог бы описать. Но мой инструктор четвертой ступени подготовил меня к этому. «Касайся этого существа нежно. Осторожно». Один из учеников решил, что инструктор имеет в виду реальные руки. Как же мы хохотали.

— Это было жестоко.

Она коснулась его щеки и почувствовала, как она уже начинает покрываться жесткой щетиной. Было поздно, но ей не хотелось спать.

— Пожалуй, жестоко. Но когда это что-то пришло, я узнал его. Ничего подобного я не чувствовал раньше. Да и к тому же я был удивлен. Понимаешь, узнав его, я понял, что это было во мне всегда. Оно было таким знакомым. Это во мне всколыхнулось Ясновидение.

Ей показалось, она может ощутить, как Ясновидение шевелится внутри нее самой. Ощущение чуда в его голосе пробудило в ней что-то.

— Тогда это было моим, — сказал он. — Это принадлежало мне и я принадлежал этому.

— Как это должно быть чудесно, — в ее голосе благоговение и зависть. — Нет! Часть этого я ненавижу. Видя некоторых людей таким образом, как бы видишь их выпотрошенными, с висящими наружу внутренностями.

— Отвратительно!

— Да, но всегда есть и награда, любимая. Иногда ты встречаешь других людей, людей, которые как прекрасные цветы, протянутые тебе невинным ребенком. Невинность. Ей отвечает невинность во мне самом, и во мне крепнет мой дар. Вот что ты делаешь для меня, любовь моя.

Не-корабль Чтимых Матре прибыл на Гамму, и они высадили ее возле кучи отбросов с корабля, но ей в сущности было все равно. Дома! Я дома, и Лампадас выжил вместе со мной.

Рабби, однако, не разделял ее энтузиазма.

И вновь они сидели в его кабинете, но теперь она чувствовала Иную Память внутри себя, как более знакомую, почти родную, чувствовала большую уверенность в ней. И ему это было видно.

— Ты более чем когда либо похожа на них! Это нечисто.

— Рабби, предки каждого из нас нечисты. Мне повезло, что я знаю некоторых из своих.

— Что это? Что ты такое говоришь?

— Мы все — потомки людей, которые творили страшные вещи, рабби. Мы не любим думать о варварах среди наших предков, но тем не менее они есть.

— Что за слова!

— Преподобные Матери способны вспомнить их всех, рабби. Вспомни историю, выживают победители, завоеватели. Понимаешь?

— Я никогда не слышал, чтобы ты говорила столь резко. Что случилось с тобой, дочь моя?

— Я выжила, зная, что победа иногда достигается сделкой с моралью.

— Да что с тобой? Это — злые слова.

— Злые? Варварство — еще слишком мягкое слово, для всего того зла, что творили наши предки. Предки всех нас, рабби.

Она видела, что причинила ему боль, чувствовала жестокость собственных слов, но не могла остановиться. Как может он бежать от правды в том, что она говорит? Он же человек чести.

— Рабби, — говорила она теперь мягче, «но тем глубже ранили его ее слова, — если бы ты стал свидетелем, хотя бы части того, что вынудили меня узнать Иные Воспоминания, ты бы вернулся назад, ища новых слов для обозначения зла. Некоторые деяния наших предшественников испоганят любой ярлык, какой ты сможешь себе представить.

— Ребекка… Ребекка… Я знаю необходимость…

— Не отговаривайтесь «необходимостью времени»!

Вы, как рабби, способны на большее. Значит, в нас нет голоса совести? Есть, просто иногда мы не слушаем его.

Он закрыл лицо руками, взад и вперед раскачиваясь в старом кресле. Кресло скрипело похоронной жалобой.

— Рабби, вас я всегда уважала и любила. Для вас я прошла через Агонию. Я разделила Лампадас для вас. Не отворачивайтесь от того, что я узнала из этого.

— Я не отворачиваюсь, — он убрал руки от лица, — не отрицаю ничего, дочь моя. Но позволь мне мою боль.

— Плевать на все эти рациональные рассуждения, то, с чем мне незамедлительно нужно справиться, — это то, что нет в мире невиновных.

— Ребекка!

— Виновный, может, и не правильное слово, рабби, но наши предки совершили поступки, за которые надо заплатить.

— Это я понимаю, Ребекка. Это баланс, который…

— Не говорите мне, что вы что-то понимаете, когда я знаю, что это не так, — она вскочила с кресла и смотрела теперь на него сверху вниз. — Это не книга бухгалтерских балансов, которые надо свести. Как далеко в прошлое вы готовы зайти?

— Ребекка, я твой рабби. Ты не должна говорить таким образом, особенно со мной.

— Чем дальше ты уходишь вспять, рабби, тем ужаснее жестокость, тем выше цена. Ты не способен уйти так далеко, но я вынуждена.

Повернувшись, она вышла из кабинета, оставив без внимания его полный мольбы голос, боль, с которой он произносил ее имя. Закрывая дверь, она услышала, как он проговорил:

— Что мы наделали? Израэль, помоги ей.

Глава 10

Предоставленный самому себе, Айдахо часто отправлялся исследовать свою тюрьму на не-корабле. Так много, что еще нужно увидеть и узнать об этом иксшанском артефакте.

Он бросил мерить шагами рабочую комнату, остановился взглянуть на ком-камеры, встроенные в блестящую поверхность двери. Они за ним следят. У него возникло некое странное ощущение — будто он смотрит на самого себя сквозь эти шпионящие за каждым движением узника глазки. Что думают, глядя на него. Сестры? Коренастый мальчишка-гхола из давным-давно мертвой Обители на Гамму превратился в долговязого юношу, потом в высокого мужчину: смуглая кожа, темные волосы. Волосы были теперь длиннее, чем тогда, когда он вошел на не-корабль в последний день Дюны.

Глаза Бене Джессерит проникали под кожу. Айдахо был уверен, они подозревают, что он Ментат, и боялся того, как они могут это интерпретировать. Как можно ожидать, что Ментату удастся бесконечно прятать этот факт от Преподобных Матерей? Глупость! Айдахо знал, что они и так уже подозревают его в Ясновидении.

— Мне скучно, — бросил он, помахав глазкам комкамер. — Я думаю побродить по кораблю.

Беллонда выходила из себя, когда он позволял себе подобные шутливые выходки по отношению к надзору. Еще более она не любила, когда он лазил по кораблю, и не пыталась это от него скрывать. При каждой их встрече он без труда читал в ее глазах все тот же невысказанный вопрос: «Ищет способ бежать с корабля??

Именно это я и делаю, Белл, но не тем способом, что ты подозреваешь. Не-корабль ограничивал его возможности. Препон, запретных мест здесь было немало: внешнее силовое поле, за которое он не в силах был проникнуть, определенные машинные помещения, где двигатель (как ему сказали) временно выведен из строя, помещения охраны (в некоторые из них он мог заглянуть, но не войти), арсенал, секция, предоставленная пленному Тлейлаксу, Скитейлу. Иногда у одного из барьеров он встречал Скитейла, и они всматривались друг в друга сквозь глушащие звуки, разделяющие их поле. Оставался еще и информационный барьер — некоторые секции базы данных корабля отказывались отвечать на его вопросы, храня в себе ответы, которые его стражи не собирались давать.