Дети Дюны, стр. 70

«Только бы теперь Данкан и Гурни справились со своими задачами», подумала она, ощутив гравий аллейки под ногами и увидев сочащийся сквозь зелень золотой свет.

Глава 39

Звук трущихся друг о друга тканей искорками пробежал в сознании Лито, пробуждая его. Лито удивился, обнаружив, что, даже не придя еще в себя, он чутко определил, откуда именно доносится звук и в чем его причина: это терся о грубую ткань занавеси плащ Свободного. Лито повернулся на звук. Тот доносился из прохода, где несколько минут назад исчез Намри.

Повернувшись, Лито увидел, что входит его тюремщик — тот самый человек, который его захватил, с той же самой темной полоской кожи над маской стилсьюта, с тем и же опаляющими глазами. Мужчина поднял руку к маске, убрал из ноздрей влагосборную трубку, опустил маску и — одновременным движением — откинул капюшон. Даже еще не заметив шрама от инквайнового хлыста на челюсти мужчины, Лито его узнал. Узнал с полувзгляда — и все остальное стало лишь второстепенными подтверждающими деталями. Никакой ошибки — этот округлый колобок, этот воин-трубадур — Гурни Хэллек!

Лито стиснул руки в кулаки, на мгновение до глубины потрясенный этим узнаванием. Не было у Атридесов вассала вернее. Не было лучшего в поединках при включенном защитном поле. Он был доверенным наперсником и учителем Пола.

И он был слугой леди Джессики.

Все это и многое другое хлынуло в ум Лито. Его тюремщик — Гурни. Гурни и Намри — в заговоре между собой. И за всем этим — рука леди Джессики.

— Насколько мне известно, ты повидался с Намри, — сказал Хэллек. -Прошу тебя, верь ему, юный милорд. У него одна функция одна-единственная. Он тот, кто способен тебя убить, коли потребует возникшая необходимость.

Лито автоматически отозвался интонациями своего отца:

— Итак, ты примкнул к моим врагам, Гурни! Никогда я не думал…

— Не пробуй надо мной никаких своих дьявольских уловочек, парень, сказал Хэллек. — Я для них непроницаем. Я следую приказаниям твоей бабушки. Твое образование распланировано до последней мелочи. Это она одобрила мой выбор Намри. То, что будет сейчас — каким бы болезненным это ни показалось — делается по ее приказу.

— И каков ее приказ?

Хэллек поднял руку из складок своей робы и показал шприц Свободных примитивный, но действенный. Его прозрачная трубочка была заполнена голубой жидкостью.

Лито, скорчась, отпрянул на своей койке, уткнулся в стену. Тут как раз вошел Намри, встал рядом с Хэллеком, держа руку на крисноже. Вдвоем они полностью перекрыли единственный выход.

— Я вижу, ты узнал экстракт спайса, — сказал Хэллек. — Тебе предстоит совершить ПУТЕШЕСТВИЕ ЧЕРВЯ, паренек. Ты должен через него пройти. Иначе, то, на что осмелился твой отец и на что не осмеливаешься ты, будет гнести тебя до скончания дней.

Лито, не находя слов, безмолвно затряс головой. Это было то самое, о чем и он, и Ганима знали: это их одолеет. Гурни — невежественный дурак!

Как может Джессика… Лито ощутил, как его память заняло присутствие отца. Отец оккупировал его ум, стараясь лишить его всякой возможности обороняться. Лито хотел закричать от негодования — не мог рта раскрыть. Но это было то бессловесное, чего все предрожденные боялись больше всего. Провидческий транс, чтение непреложного будущего, со всей его зафиксированностью и со всеми ужасами. Никак не могла Джессика назначить подобное испытание собственному внуку. Но теперь и она появилась в его мозгу, со своими доводами в пользу этого. Даже заклинание от страха начало неотвязно и монотонно звучать в его мозгу: «Я не должен бояться. Страх убийца ума. Страх — маленькая смерть, приносящая полное уничтожение. Я встречу мой страх лицом к лицу. Я позволю ему пройти через меня и сквозь меня. И когда он уйдет…?

С проклятием, древним еще в те времена, когда Халдея была молодой, Лито попробовал двинуться, попробовал прыгнуть на нависавших над ним мужчин, но его мускулы отказались повиноваться. Лито увидел движение руки Хэллека и приближение шприца так, как будто уже находился в трансе. Свет глоуглоба искорками отразился в голубой жидкости. Шприц коснулся левой руки Лито. Его пронзила боль, по мускулам отдавшаяся в его голове.

Лито вдруг увидел молодую женщину, сидящую на заре у грубой хижины. Она сидела прямо перед ним, поджаривая кофейные зерна до розовато-коричневого оценка, добавляя кардамон и меланж. Где-то позади него запела старинная трехструнная скрипка. Музыка отдавалась и отдавалась эхом, пока ее эхо не зазвенело в его голове. Она заполонила его тело, и он почувствовал себя большим, очень большим, вовсе не ребенком. И его кожа не была его собственной. Он узнал это ощущение! Тепло растеклось по его телу. И так же резко, как пришло его первое видение, он увидел себя стоящим в темноте. Была ночь, звезды дождем раскаленных угольков сыпались под порывами ветра из сверкающего космоса.

Часть его знала, что бежать некуда, но он все равно до тех пор пытался сопротивляться этому, пока не вмешался его отец-память: «Я защищу тебя во время транса. Другие внутри тебя не овладеют тобой».

Лито был опрокинут ветром, ветер его покатил, засыпал песком и пылью, иссекая его руки, его лицо, обдирая его одежды, полоща в воздухе разорванными лохмотьями бесполезной теперь материи. Но Лито не чувствовал боли и видел, как порезы ветра заживают столь же быстро, как и появляются. А его все гнало ветром. И его кожа не была его собственной. «Это произойдет!» — подумал он.

Но мысль эта была отдаленной и пришла, словно и не его собственная не на самом деле его собственная, не более, чем кожи.

Его поглотило видение. Оно разостлалось стереологической памятью, разделявшей прошлое и настоящее, будущее и настоящее, будущее и прошлое. И все разделенное сливалось в тройном фокусе, ощущаемом им многомерной рельефной картой собственного будущего существования.

Он подумал: «Время — мера пространства, точно так же, как мерой пространства является дальномер, но измерение запирает нас в том месте, которое мы измеряем».

Он ощутил, как транс углубляется. Пришло это усилием внутреннего сознания, впитанного его «я», словно губкой — с последовавшим ощущением, что он изменяется. Это было живое Время, и ни секунды его он не мог удержать. Его затопили фрагменты памяти о прошлом и будущем — но были они как встряхиваемый калейдоскоп. Взаиморасположение их менялось в непрерывном танце. Память его была линзой, освещающим прожектором, выхватывающим фрагменты, но навечно неспособным остановить непрестанные изменения и перестановки, заполонившие его взгляд.

Через прожектор прошло то, что задумали они с Ганимой, прошло самым главным и выделяющимся — но теперь это его ужаснуло. Реальность видения болью отдалась в нем. Принимаемое на веру неизбежность заставила его «я» съежиться от страха.

И ЕГО КОЖА НЕ БЫЛА ЕГО СОБСТВЕННОЙ! Прошлое и настоящее накатывали на него, перехлестывая через барьеры его ужаса. Он не мог их разделить. На мгновение он ощутил себя заброшенным в Бутлерианский Джихад, полным горячего желания уничтожить любую машину, подражающую человеческому мышлению. Это наверняка прошлое — миновавшее, с которым покончено. И все же его ощущения неслись через опыт того времени, впитывая даже самые мелочи. Он услышал священника, говорящего с кафедры во время своей беседы: «Мы должны отвергнуть думающие машины. Человечество должно само пролагать свой курс. Это не то, что могут делать машины. Разумность зависит от программирования, не от микросхем, а конечная программа — мы!?