Белая чума, стр. 82

– Какие основные черты, и как они работают?

– Я говорю об основных чертах исследования О'Нейла, сэр, – сказал Рокерман. – Мы знаем кое-что о его лаборатории… до того, как он уехал в Сиэтл. Были друзья, которые навещали его. Мы знаем, что у него был компьютер.

– Его химические методы были, по-видимому, безошибочными, – сказал Седдлер. – Например, он должен был пользоваться бактериальными энзимами, полученными неизвестно как, но мы вынуждены все время помнить, что он занимался исследованием ДНК в течение пяти лет до трагедии в Ирландии.

Вэлкорт переводил взгляд с одного мужчины на другого.

– Какое чертовское невезение, что такой уникальный человек действовал под влиянием таких побуждений!

– Люди Бехтеля сделали анализ, – сказал Седдлер. – Они говорят, что это должно было когда-нибудь случиться. О'Нейл не был настолько уникален.

Вэлкорт ужаснулся.

– Вы считаете, что эту ужасную вещь мог сделать любой человек?

– Не просто один человек, – сказал Рокерман, – а все возрастающее число людей. Распространение знания о том, как это было сделано, и еще упрощение методов, да плюс доступность сложного оборудования для любого человека, имеющего деньги… – Он пожал плечами. – Неизбежно в том мире, в котором мы живем.

– Неизбежно?

Рокерман сказал:

– Посмотрите на его лабораторию, особенно на компьютер. Он должен был сохранять химические фракции для дальнейшего использования. Любая хорошая лаборатория так поступает. И он использовал свой компьютер для ведения каталога и для анализа. В этом нет сомнения.

– У него, естественно, не было трудностей с антибиотиками, – сказал Седдлер, – он взял их со своих собственных полок, когда продал аптеку.

– Антибиотики, которые не действуют на чуму. – Эту часть он помнил с предыдущих брифингов, когда еще был жив Прескотт.

– Анализ оборудования, про которое известно, что он его использовал, – сказал Рокерман, – говорит нам, что для получения результатов он задействовал тонкую игру законами химической кинетики.

– Вы опять за свое! – резко перебил его Вэлкорт.

– Сэр, – сказал Рокерман, – он использовал температурный контроль и методы подачи энзимов на разных стадиях процесса. Теплота служила двигателем процесса, а отсутствие ее – тормозом.

– Он пользовался рентгеновскими лучами, температурой и химическими процессами, – сказал Седдлер.

– У нас есть перечень публикаций, на которые он подписывался, – сказал Рокерман. – Ясно, что он был знаком с работой Кендрью и Перутца. Он написал заметки на полях одной публикации о методах рассечения энзимов Бергмана и Фрутона.

Вэлкорт не знал ни одного из этих имен, но слышал благоговейные нотки в голосе Рокермана. Здесь также было нечто, на что может обратить внимание политик.

– У вас есть публикации, которыми он пользовался?

– Только одна. Он дал ее на время одному студенту, а студент забыл вернуть ее.

– Похоже, что этот О'Нейл – целая исследовательская группа в одном человеке, – сказал Вэлкорт.

– Он был всесторонне одаренным, в этом нет сомнения, – согласился Седдлер. – Должен был быть, чтобы сломать этот код в одиночку.

Рокерман сказал:

– Психологический портрет подсказывает нам, что некоторые из его талантов, по-видимому, оставались нераскрытыми, пока не всплыли под влиянием сильного душевного волнения после убийства его семьи.

Седдлер сказал:

– Мильтон Дресслер настаивает, что О'Нейл был, по меньшей мере, латентным шизоидным типом и перешел в режим гения, получив доступ к другой личности, которая была в скрытом состоянии до того взрыва в Ирландии.

Вэлкорт слышал о Дресслере – это был психоаналитик, возглавляющий биографическую группу. Президент сказал:

– Он чокнулся, потому что только псих способен сделать такую вещь.

– В психлечебнице, – сказал Седдлер.

Все трое дружно засмеялись нервным смехом. Седдлер и Президент смущенно посмотрели после этого друг на друга.

У Вэлкорта было мало времени на обдумывание брифинга после того, как они ушли. Что-то из того, что они сказали, раздражало его. Нечто о взламывании кода.

Когда беспокойства рабочего дня грозили захлестнуть его, он пытался поймать это ускользающее нечто. Снаружи стало совсем темно, и огни Капитолия ярко светили на фоне облачного неба.

«Я обдумаю это завтра», – подумал он.

44

И не кричите, что я был несправедлив, ирландцы, англичане и ливийцы. Вы выбрали своих лидеров или терпели их. Последствия этого были предсказуемы. Вы расплачиваетесь сейчас за отсутствие здравого смысла. Уж вы то, ирландцы, должны были хорошо подумать. Как однолетнее растение, вы сделали ставку на насилие. Неужели пример картофельного грибка плохо виден? Что вы посеяли, то и пожнете.

Джон Рой О'Нейл, письмо третье

Джона больше не беспокоило то, что ему придется покинуть окрестности виллы Маккрея, не распространив там чуму. Он теперь знал, что сохранил себя для более важных дел в лаборатории в Киллалу. Немезида не ошибалась. Джок спас его от ужасной ошибки. Херити был в замешательстве. Действительно ли Джон просто заблудился в темноте около телефонной хижины?

Вмешавшись, Джок открыл также цель Херити. Херити разыскивал О'Нейла.

Это забавляло Джона: О'Нейл-Внутри никогда не выдаст себя в присутствии Херити. Джон Рой О'Нейл покорно молчал, заблокированный анестезией страха. Ночные вопли временно прекращены. Джон О'Доннел мог шагать со своими тремя компаньонами, свободно размахивая руками. Он чувствовал себя свободным.

Джок Каллен и четверо вооруженных солдат проводили их две мили вниз по склону холма и только потом вернули им оружие. Херити внимательно проверил свой автомат, затем продел его ремень на шею. Джон просто засунул пистолет и патроны в задний карман брюк и натянул поверх желтый свитер.

Они расстались на развилке, где дорожный указатель все еще показывал дорогу на Дублин. Джок ткнул винтовкой в указатель:

– Дорогу вы знаете. Не возвращайтесь сюда.

О последствиях невыполнения этого приказа говорить было не надо. Конвой развернулся и промаршировал назад, вверх по склону, оставив Джона и его спутников на огороженной камнем дороге. Повсюду вокруг стояли высокие сосны, однако впереди, там, где дорога сбегала с гребня вниз, виднелись зеленые луга.

Джон посмотрел на Херити. Этот человек был похож на японскую игрушку-неваляшку с противовесом, приклеенным к круглому днищу: шесть раз упал, семь раз поднялся. Он всегда возвращался в стоячее положение. Джону стало смешно при мысли о Херити, возвращающемся в стоячее положение даже мертвым. Что-то цепкое есть в нем… Он опасен, его можно сбить со следа, но он все равно не перестанет охотиться.

– Идем! – сказал Херити. Он махнул рукой вперед и сделал вид, что хочет пнуть мальчика, который при этом увернулся.

В этот момент Джон понял, почему мальчик раздражал Херити. У него было тело подростка, очертания и форма, которую Херити узнавал, но без живости, за исключением этой дремлющей ярости. Тело было неуклюжим, как механическая игрушка, у которой кончился завод, и пружина почти полностью раскрутилась.

«Делай что-нибудь определенное!» – как бы говорил Херити.

Поэтому злость Херити так быстро прошла после нападения мальчика в бане. Эта атака была чем-то определенным.

Пройдя милю, они добрались до развилки, на которой не было указателя. Херити выбрал правую дорогу, однако отец Майкл остановился, а с ним и мальчик.

– Подождите минутку, Джозеф. Эта дорога длинней на много миль.

Херити даже не приостановился.

– Мне приказано сделать круг через Дублин.

– Почему? – задал вопрос отец Майкл. – Кто это сказал?

– Джок сказал. Приказ из Дублина.

Отец Майкл взглянул назад, на Джона, потом снова перевел взгляд на Херити.

– Но…

– Замолчи, безумный священник! – В голосе Херити слышалось раздражение. Он ускорил шаг, заставив отца Майкла почти бежать. Их шаги гулко отдавались на асфальте, окаймленном густой растительностью и каменными стенами. Джон почувствовал в поведении Херити новую напряженность – быстрые взгляды налево и направо, автомат наготове в руках.