Москва Ква-Ква, стр. 41
Кирилл был доволен, что она пришла в тот момент, когда он после трех часов работы за письменным столом начал заниматься с эспандером и с гирями. Он как раз и открыл на звонок, держа в левой руке полпудовую гирю. Ариадна, однако, даже не обратила внимания ни на снаряды физического возрождения, ни на вздувшиеся мускулы. Прошла в гостиную и уселась в глубокое кресло, открыв совершенно не изменившиеся с их студенческих лет колени.
«Знаешь, Кирилл, мне нужно поговорить с тобой на важную тему. Вчера вечером к нам пришел Жорж…»
Вчера вечером, тут же прикинул Кирилл. Значит, он был еще здесь, когда Глика забежала ко мне поговорить о декадансе. Настроение его стремительно подскочило.
«Должна тебе признаться, этот твой друг мне не очень-то нравится, – продолжила она. – Эти его вечно влажные губищи, этот носище, который он, кажется, у этого одолжил, ну у долбоноса – есть такая птица „долбонос“?»
«Такой птицы нет», – с удивительной точностью, с объективизмом и великодушием ответил поэт.
«Ну неважно! – отмахнулась она. И тут еще что-то припомнила не в пользу Жоржа. – И вообще эти его вечные причмокивания, как будто все время очищает себе полость рта… Ну, словом, человек все-таки не нашего круга. Согласен?»
«Так в чем дело, Адночка?» – с некоторой суровостью, но внутренне ликуя, спросил он.
«Дело в том, что он просил руки Глики, – с истинным драматизмом произнесла она. – Ты представляешь, Моккинакки просит руки Новотканной! Нет-нет, ты не думай, что я как-то принижаю его происхождение по сравнению с нашим. Ведь все мы люди социализма, пролетарской диктатуры. Я просто хочу сказать, что он ведь все-таки наш с тобой ровесник, а Глика – дитя!»
«Глика уже не совсем дитя», – вздохнул Кирилл.
«Я знаю, что она не совсем дитя! – вскричала Ариадна. – И все-таки я как-то шокирована ее выбором!»
«Она присутствовала?» – поинтересовался Кирилл.
«Ну, конечно, присутствовала, ведь мы же современные люди. Сидела на своем любимом месте, то есть на подоконнике, смотрела с каким-то отрешенным видом в окно. Ксавка был совершенно потрясен выступлением Жоржа – вот что страшно, Кирилл. Он как-то весь вздыбился по-медвежьи, подошел к тому и стал давить на его плечо. Позднее он мне признался, что полагал Глику еще несовершеннолетней, что-то вроде пятнадцати – шестнадцати лет, и был потрясен, что вот такой мужичище, такой вот Жорж с авиаматки, хочет его крошку забрать».
«Надеюсь, обошлось без мордобоя?» – по-светски осведомился Кирилл.
«Ах, было очень близко к этому! Он так давил и давил сидящему соискателю на плечо и молчал. И я тоже не проронила ни слова, а Глика стукала пяткой по подоконнику. Вообрази себе эту мизансцену, ну сущий Малый театр из мещанской жизни! Потом Моккинакки стал пытаться встать со стула, а Ксавка ему не давал, и так они довольно долго противоборствовали, чуть ли не в полную мощность. Потом тот все-таки встал. Ксавка, если судить по его взглядам, был готов убить адмирала».
«Мне знакомы эти взгляды Ксаверия», – с неподражаемым беспристрастием заметил Кирилл.
«Все разошлись в полной нелепости! – чуть ли не с отчаянием воскликнула Ариадна. – Глика ушла вместе с Моккинакки. Я так и не поняла, любит ли она его, хочет ли за него замуж или сохраняет верность тебе».
«Верность мне?! – Потрясенный, он вскочил и забегал по комнате, как своего рода Ильич перед штурмом дворца. – Ты понимаешь, что ты говоришь, Адночка? О какой верности мне может идти речь? Я ей никто!»
«Если это действительно так, я буду очень удручена, Кирилл, – в очень драматическом ключе, но только не Малого, а МХАТа, произнесла Ариадна. – Что же, это небесное жениховство было просто детской игрой? А ведь мне казалось, что за ним стояло многое, что ты с нитью Ариадны выбирался из лабиринта, что вы оба…»
«Позволь, Адночка, но я ведь тоже стар для нее, мы с Жоржем одного года».
«Ты поэт! – с жаром возразила она. – Ты вечный юноша, мой друг! Ты рыцарь этой идиотки! Ты не должен бросать нас в отчаянии, в душевной неразберихе. Я не знаю, что делать. Я не знаю, ЧТО делать! Не покидай нас! Я готова была бы встать перед тобой на колени, если бы не знала, чем это может кончиться. Ведь я все помню, мой друг!»
Вот уж действительно выдалось бабье лето, думал Кирилл. Должно быть, почувствовали мое возрождение все мои «звезды-надежды». Звонит доцент Вересаева, с теплотой невероятной осведомляется, как подействовали таблетки. «Стахановка» в своем цветущем Магадане мечтает об отпуске на «материке». Приедет вдвоем с Ростиславом. Мальчику нужно общаться с отцом. Народная артистка Горская приглашает на свой бенефис. Тигры нашего выводка, Кирилльчик, перфектно обчеловечились. Эсперанца просто скучает: Гага весь в воздухе, флейтист, увы, весь в водке. Даже та, из «Дневников моего друга», Надюша, жаждет совместного творчества.
Но главная баба – это все-таки Москва-Ква-Ква. Стоит, развесив цветные юбки. Красит гриву свою на Ленгорах, рыжеет, лиловеет, законьячивается. Вдруг среди теплых еще струй ниткой невидимого серебра проносится нордическое воспоминание.
Чувство друга
Неожиданные визиты к Кириллу Смельчакову продолжались. Вдруг без звонка явился молодой человек с офицерской выправкой. И с маленькими усиками, как его собственные. «Разрешите представиться, товарищ Смельчаков? Майор Чаапаев из личной охраны товарища Сталина. Иосиф Виссарионович приглашает вас пообедать, если, конечно, вы располагаете свободным временем».
Приближение к Сталину всегда вызывает какую-то подлейшую мобилизацию организма, словно внезапная команда «В ружье!». Трудно сохранить внешнюю невозмутимость. Ускорился пульс, короткий перехват дыхания. Неужели вождь не понимает, что упоминание «свободного времени» похоже на некоторое тигриное издевательство? Или, может быть, приближение Минотавра?
«С огромным удовольствием, – невозмутимо проговорил он. – Когда намечается этот обед?»
«В пятнадцать часов десять минут», – сказал майор Чаапаев и посмотрел на часы, такие же, как у Смельчакова, «командирские». – У нас есть еще час, чтобы вовремя добраться до объекта. Мы ждем вас внизу, товарищ Смельчаков». И он козырнул без козырька, то есть приложил вытянутую ладонь к непокрытой, как бы штатской голове. И тут же симпатично улыбнулся с некоторой виноватостью: вы, мол, понимаете, условный рефлекс.
Дежурный персонал высотного дома стоял вдоль стен, бледный, как гипсовые статуи. Только комендант нашел в себе силы указать подбородком на дубовые кафедральные двери главного входа. Там фигурировали два кремлевских мотоциклиста в танковых шлемах с продольными амортизаторами вдоль головы. Двери открылись перед Смельчаковым. У главного подъезда стоял заказной бронированный «Бьюик» из сталинского гаража. Майор Чаапаев приглашал на задний диван. Сам поместился напротив, на откидном сиденье.
Пока ехали по «подготовленному», то есть почти пустынному, шоссе и вели разговор на ничего не значащие темы, ну, скажем, о том, как «хорошеет» Москва, Смельчаков стал замечать со стороны майора какие-то внезапные взглядики, исполненные чуть ли не сокровенного обожания. Тут его осенило: майор-то, по всей очевидности, как раз и принадлежит к «сверхподкожному» подразделению смельчаковцев, о котором батоно Иосиф как-то ему говорил во время телефонного выпивания. Он оказался прав. За обедом Сталин со значением показал пальцем на прогуливающегося по террасе молодого человека и произнес: «Наш парень».
«Этот Чапаев, он что же, потомок легендарного комдива?» – спросил Смельчаков.
«Он не Чапаев, а Чаапаев, – хмыкнул вождь. – Дворянин, а не плебей. Только на бывших врагов и можно положиться. – Он посмотрел налево и направо через плечо, понизил голос: – Таковы смельчаковцы, Кирилл. Таков и ты сам».