Волк среди теней, стр. 6

— Я знаю. А теперь спи. Я буду рядом.

— Мама!

— Что, Эрик?

— Я боюсь мистера Шэнноу. Я слышал, как они говорили, что он безумен, что он убил больше людей, чем чума. Они сказали, что он притворяется Христовым человеком, но настоящие Христовы люди его чураются.

— Он ведь привез тебя ко мне, Эрик, и наш дом остается нашим.

— Не оставляй меня одного, мама.

— Ты знаешь, что я никуда от тебя не уйду. А теперь спи. Набирайся сил.

Наклонившись, она поцеловала его в щеку, потом взяла лампу, в которой горело угольное масло, и вышла. Он уснул прежде, чем щеколда успела опуститься.

Шэнноу сидел в кожаном кресле и смотрел в потолок. Донна поставила медный светильник на стол, подошла к печке и подбросила поленья в огонь. Его голова наклонилась, и он перехватил ее взгляд. Глаза у него неестественно блестели.

— Вам нехорошо, мистер Шэнноу?

— Суета сует, — все суета! Что пользы человеку от трудов его, которыми трудится он под солнцем? — Шэнноу заморгал и откинулся на спинку кресла.

— Прошу прощения, — сказала она, накрывая ладонью его руку, — но я не понимаю, что вы говорите.

Он снова заморгал и устало улыбнулся. Его глаза утратили стальной блеск, и он выглядел бесконечно измученным.

— Нет, прощения должен просить я, Донна Тейбард. Я принес в ваш дом смерть.

— Вы вернули мне сына.

— Надолго ли, Донна? Всю жизнь я был камнем, упавшим в пруд. Сначала всплеск, во все стороны разбегаются волны… Но потом? Вода успокаивается, даже рябь исчезает, и пруд вновь такой, каким был. Я не могу защитить вас от Комитета. И Эрика тоже. Я ни на каплю не убавляю зла в мире. А порой, думается мне, и добавляю к нему.

Она сильно сжала его руку, заставляя посмотреть на себя.

— В вас нет зла, мистер Шэнноу. Поверьте мне! Я разбираюсь в этом. Когда я увидела вас, то испугалась, но потом успела вас узнать. Вы добры, вы деликатны и вы не воспользовались моим положением. Как раз наоборот: вы рисковали жизнью ради Эрика и меня.

— Это ничего не значит, — сказал он. — Моя жизнь ведь не великое сокровище. Я ею не дорожу. Мне доводилось видеть такое, от чего испепелилась бы душа другого человека — людоедов, свирепых дикарей, рабство, убийства развлечения ради. Я далеко ездил, Донна, и я устал. Прошлым летом я убил троих и дал клятву никогда больше не убивать. Меня нанимают избавить селения от разбойников и зачинщиков войн — и мне это удается. Но тогда глаза тех, кто искал моей помощи, обращаются на меня, и я вижу страх в этих глазах. И люди радуются, когда я уезжаю. Они не говорят: «Спасибо, мистер Шэнноу. Оставайтесь у нас, обрабатывайте свое поле». Они не говорят: «Мы ваши друзья, мистер Шэнноу, и никогда вас не забудем». Нет, они суют мне обменные монеты и спрашивают, скоро ли я отправляюсь дальше. А когда я уезжаю, Донна, разбойники возвращаются, и все становится прежним. Вода в пруду успокаивается, даже рябь исчезает.

Донна встала и подняла его из кресла.

— Мой бедный Йон, — прошептала она. — Идем со мной!

Она отвела его в заднюю комнату, раздела его в темноте, разделась сама и откинула одеяло на широкой кровати. Он нерешительно лег рядом с ней и не набросился на нее с яростной страстью, как она ждала, а лишь гладил ее кожу с тихой нежностью. Она обвила рукой его шею, пригнула его голову, пока их губы не встретились. Он застонал, и вспыхнула страсть.

Любовником он был неопытным, почти неуклюжим, совсем не таким умелым, как Томас Плотник, однако Донна Тейбард обрела с Шэнноу полноту радости, далеко превосходившую все, чем ее дарила опытность Томаса, ибо Шэнноу отдавал всего себя, ничего не утаивая, а потом заплакал, и его слезы лились на лицо Донны.

И она гладила его лоб, нашептывала ласковые любящие слова — и вдруг поняла, что эти же слова шептала Эрику час назад. И Шэнноу заснул, как заснул Эрик.

Донна вышла на крыльцо, прохладной водой из ведра смыла пот с тела, потом оделась и подошла к загону, наслаждаясь свежестью ночи.

Люди назовут ее распутницей: нашла себе мужчину так скоро после исчезновения мужа! Но она совсем не чувствовала себя распутницей. Нет, у нее было такое чувство, будто она только что вернулась домой из долгой поездки, и все ее близкие, все друзья встретили ее с распростертыми объятиями. Этой ночью Комитет ее не пугал. Все слилось в единой гармонии.

К ней подошел мерин Шэнноу и ткнулся мордой ей в руку. Она погладила его по носу, по шее и пожалела, что не может оседлать его и ускакать в холмы; пожалела, что у него нет крыльев, чтобы улететь с ней в небо высоко?высоко над облаками, к самой луне. Ее отец рассказывал ей чудесные истории о крылатом коне из легенд Древних и о герое, который ездил на нем, сражая демонов.

Старый Джон охранял Ривердейл от демонов, и когда благодарные люди хотели назвать его Вождем, он пожелал стать Пресвитером, и никто не знал, что означает это слово, кроме самого Джона, а он только лукаво улыбался в ответ на вопросы. Пресвитер Джон сделал из мужчин боевой отряд, на всех холмах разместил дозорных у сигнальных костров, и вскоре разбойники научились держаться подальше от земель Ривердейла. За их пределами, в диких землях среди волков и львов, в крови рождался новый мир. Но здесь царил покой.

Однако Пресвитер был простым смертным и, хотя правил он сорок лет, силы его иссякли, и он утратил мудрость, раз позволил принять в Комитет таких людей, как Флетчер и Бард, и Енас.

Томас как?то сказал Донне, что Пресвитер умер в глубокой тоске; в последние дни его глаза открылись, и он увидел наконец, какого рода люди заменят вскоре его. Ходили даже слухи, что он попытался изгнать Флетчера из Комитета, и молодой человек убил его у него же в доме. Доказать это теперь невозможно, однако никто из местных не захотел называть его Пресвитером, и Ривердейл неумолимо претерпевал возвращение к хаосу Диких Земель.

Флетчер нанимал пришельцев работать в его угольном раскопе, и многие из них были сущими зверями, хорошо знавшими обычаи мира за пределами Ривердейла. Им Флетчер покровительствовал, и в один прекрасный день — в конце прошлого августа — жители Ривердейла проснулись и узнали, что им придется жить при новых порядках.

Флетчер и четверо его подручных повесили Эйбла Джеррета, бедного фермера, за якшание с разбойниками. С ним они повесили старого странника. Сначала фермеры, скотоводы и все местные собрались обсудить, как разделаться с Комитетом, но тут Клеона Лейнера, выступавшего особенно рьяно, нашли в проулке за его домом избитым до смерти, и больше собраний не было.

Сорок лет самоотверженных трудов Пресвитера Джона были сведены на нет всего за три года.

Донна хлопнула в ладоши, и мерин Шэнноу метнулся в сторону. Если Шэнноу чувствовал себя всего лишь камнем, брошенным в пруд, что чувствовал перед смертью Джон?

Она представила себе худое бородатое лицо Шэнноу, глаза, полные муки, и сравнила его с тем, что помнила о Пресвитере Джоне. Старик был крепче Шэнноу, а потому и не столь смертоносен, но в остальном очень многое в Шэнноу понравилось бы Джону.

— Как мне не хватает тебя, Пресвитер! — прошептала она, вспоминая его рассказы о крылатых конях и героях.

2

Несколько дней на маленькой ферме никто не появлялся. Комитет не устроил карательного налета, и Шэнноу с утра до вечера помогал Донне с Эриком убирать кукурузу с небольшого поля и отрясать плодовые деревья в саду на краю западного луга. Вечером он седлал мерина и уезжал на лесистые холмы над фермой проверить, не покажутся ли на горизонте вооруженные люди.

С наступлением ночи Шэнноу ждал, пока Донна не звала его разделить с ней постель, и каждый раз он принимал ее приглашение, как нежданный дар.

На пятый день в послеполуденный час к ферме подъехал всадник. Заслоняя ладонью глаза от солнца, Донна узнала развалистую рысцу мула, принадлежащего Эшу Берри, даже раньше, чем разглядела самого дородного святого.

— Он тебе понравится, Йон, — сказала она Шэнноу, тоже глядевшему на всадника. — Он ведь придерживается старых обычаев, в Ривердейле таких святых несколько.